Дьюма-Ки - Стивен Кинг

Уайрман расхохотался.

— Ox, verdad, слышал я эту историю. Как ты там? Прежде чем яуспел ответить, в голову пришла новая мысль.

— А как Элизабет? Гроза подействовала на неё?

— Не то слово. Грозы всегда её пугают, но эта… Элизабетбилась в истерике. Кричала, звала сестёр. Тесси и Ло-Ло — тех, что утонули втысяча девятьсот двадцатых. На какое-то время я словно перенёсся туда… нотеперь всё закончилось. Как ты? Тебе досталось?

Я смотрел на песок, разбросанный по полу между входнойдверью и лестницей на второй этаж. Никаких следов. Если я и думал, что вижуследы, винить следовало лишь моё грёбаное разыгравшееся воображение.

— Не без этого. Но теперь всё закончилось.

Я надеялся, что так оно и будет.

Мы поговорили ещё минут пять… точнее, говорил Уайрман. Еслина то пошло, тараторил. Напоследок сказал, что боится ложиться спать. Боитсяпроснуться ночью и обнаружить, что левый глаз снова ослеп. Я ответил, чтотревожиться из-за этого, как мне кажется, не нужно, пожелал спокойной ночи иположил трубку. Сам я тревожился о другом: вдруг проснусь ночью и обнаружу, чтоТесси и Лаура (Ло-Ло, как называла её Элизабет) сидят по обе стороны кровати.

Одна из них, возможно, с Ребой на мокрых коленях.

Я достал из холодильника ещё одну бутылку пива и поднялся в«Розовую малышку». К мольберту я подходил, наклонив голову, глядя себе подноги, потом резко вскинул глаза, будто хотел застать портрет врасплох. Какая-тамоя часть (рациональная часть) ожидала увидеть загубленную картину, напрочьзабрызганную краской. Уайрмана, местами скрытого от глаз разноцветныминаростами и кляксами, которыми я заляпал портрет во время грозы, когда «Розовуюмалышку» освещали лишь вспышки молний. Но оставшаяся моя часть рассуждалаиначе. Оставшаяся моя часть знала, что я рисовал при другом свете (как уциркачей, кидающих ножи с завязанными глазами, руки управляются другимчувством). Эта часть знала, что «Смотрящий на запад Уайрман» предстанет предомной во всей красе. И она не ошиблась.

В каком-то смысле это была лучшая картина из написанных мнойна Дьюме, прежде всего потому, что она была самой правильной (помните,практически до самого конца я работал над ней при дневном свете). И писал еёчеловек в здравом уме… Призрак, который обитал в моём холсте, превратился всимпатичного мужчину, молодого, спокойного и ранимого. С прекрасными чёрными,без признаков седины, волосами, лёгкой улыбкой, которая пряталась в уголках ртаи зелёных глазах. Густые ровные брови. Над ними — высокий лоб, открытое окно,через которое этот человек направлял мысли к Мексиканскому заливу. И никакойпули в выставленном напоказ мозге не было. Я с той же лёгкостью мог бы убратьаневризму или злокачественную опухоль. За финишный рывок мне пришлось заплатитьвысокую цену, но потратился я не зря.

От грозы остались редкие погромыхивания где-то над Флоридой.Я подумал, что могу поспать, могу, если оставлю включённой лампу наприкроватном столике. Реба никому бы не сказала. Я мог бы поспать, положивкуклу между культёй и боком. Такое уже случалось. И к Уайрману полностьювернулось зрение. Хотя в данный момент главным было не это. Главным былодругое: я наконец-то создал что-то великое.

И принадлежало это великое мне.

Я полагал, что с такой мыслью сумею заснуть.

Умейте сосредоточиться. Есть разница между хорошей картинойи ещё одной поделкой, отображающей мир, в котором их и так полным полно.

Элизабет Истлейк не знала себе равных, когда дело доходилодо умения сосредотачиваться; помните, она в прямом смысле этого слова врисоваласебя в этот мир. И когда голос, вселившийся в Новин, рассказал ей о сокровищах,она сосредоточилась и нарисовала их разбросанными по песчаному дну Залива. Акак только шторм вытащил их из песка, эта восхитительная россыпь оказалась настоль малой глубине, что в середине дня солнечные лучи могли отражаться отдрагоценных вещичек и посылать зайчики к поверхности воды.

Она хотела порадовать папочку. А ей самой требовалась толькофарфоровая кукла.

Папочка говорит: «Любая кукла — твоя, это законноевознаграждение», — и да поможет ему за это Бог.

Она до пухлых коленок вошла вместе ним в воду, указывая,говоря: «Они там. Плыви, пока я не скажу: стоп».

Она осталась на месте, а он двинулся дальше и спинойплюхнулся в воду. Ей показалось, что ласты у него размером с маленькуювёсельную лодку. Позже она их такими и нарисовала. Он плюнул в маску.Прополоскал её, надел. Вставил в рот загубник дыхательной трубки. Поплыл в залитуюсолнцем синеву, лицом вниз, его тело сливалось с движущимися бликами, которыепревращали зеркальные волны в золото.

Я всё это знаю. Что-то нарисовала Элизабет, что-то — я.

Я выигрываю, ты выигрываешь.

Она стояла по колено в воде, с зажатой под мышкой Новин,наблюдая, а потом няня Мельда, тревожась, как бы волны не сшибли девочку с ног,криками вернула её на Тенистый берег, так они называли это место. Они постоялирядом. Элизабет крикнула Джону: «Стоп!» Они увидели, как ласты поднялись надводой, и он нырнул в первый раз. Находился под водой секунд сорок, появился вфонтане брызг, выплюнул загубник.

Он говорит: «Будь я проклят, если там что-то не лежит».

А вернувшись к маленькой Либбит, он обнимает её обнимает еёобнимает её.

Я это знал. Я это рисовал. Вместе с красной корзиной дляпикника на одеяле, которое лежало неподалёку, и гарпунным пистолетом на крышкекорзины.

Он снова ушёл в воду и на этот раз вернулся с грудойстаринных вещей, которые прижимал к груди. Потом он воспользуется корзиной, скоторой няня Мельда ездила на рынок. Со свинцовым грузом на дне, корзина легчеуходила под воду. Ещё позднее появился газетный фотоснимок: добытые из-под водывещи («сокровище»), лежащие перед улыбающимся Джоном Истлейком и еготалантливой, умеющей яростно сосредотачиваться дочерью. Но фарфоровой куклы наэтом фотоснимке нет.

Потому что фарфоровая кукла — нечто особенное. Онапринадлежала Либбит. Её законное вознаграждение.

Именно эта кукла-тварь довела Тесси и Ло-Ло до смерти? Онасоздала большого мальчика. В какой степени Элизабет приложила к этому руку? Ктобыл художником, а кто — чистым холстом?

На некоторые вопросы убедительных ответов я так и не нашёл,но сам рисовал и знаю, когда дело касается живописи, вполне уместноперефразировать Ницше: если очень уж сосредоточиться, сосредоточение поглотиттебя.