Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

– На коттедж хватит. Тостер у меня есть, электрический чайник… – Майорана вынул из ее пальцев ручку:

– На чайник я как-нибудь заработаю, любовь моя. И куплю машину. Буду твоим шофером, мой дорогой дважды доктор… – Констанца подперла кулачком острый подбородок:

– У тебя студенты есть, надо и мне учеников завести. Тоже хочу стать профессором… – тонкие губы улыбались. Этторе уверил ее:

– Станешь. Проведешь со мной семинар, и поймешь, что дипломники попадаются, в общем, довольно талантливые. Ты и сама была студенткой… – Констанца рассмеялась:

– Я только на экзамены в Гиртон-колледж приходила. Сдавала за полчаса и возвращалась в лабораторию… – Майорана, внезапно, попросил:

– Господи, убереги ее, пожалуйста, от всякой беды. Я до конца дней моих останусь рядом, но все равно… – Этторе был атеистом, но почему-то вспомнил о Боге.

– Я знаю, почему, – сказал он себе, – знаю. Мы говорили, с ней и синьором Энрике, о цепной ядерной реакции. Констанца объяснила, как перестроить реактор, чтобы использовать его в военных целях. Реактора нет, а она все поняла… – Майорана вспомнил ее спокойный голос:

– Всего лишь наброски. Не стоит к ним возвращаться, – девушка зашуршала листами, – я считаю, что энергия распада ядер должна использоваться только в мирных целях… – Констанца добавила:

– Я, разумеется, ничего публиковать не собираюсь. Вам я рассказала, потому, что мы коллеги. Я уверена, – она обвела глазами кабинет, – что вы не уроните честь ученых.

Тогда Майорана, в первый раз, и подумал о Боге, вернее, о человеческом разуме:

– Люди подобного не допустят, – он принял у официанта кофе и марсалу, – мы, ученые, не позволим. Такое оружие может смести с лица земли целые города. Не для того мы строили цивилизацию, чтобы ее разрушать… – возвращаясь в каюту, он столкнулся в коридоре, с каким-то пассажиром. Марсала расплескалась. У сицилийца, говорившего с акцентом Палермо, оказалась при себе непочатая бутылка. Услышав акцент Майораны, незнакомец настоял:

– Нет, нет, синьор, мы земляки. Примите подарок… – немного поболтав, они разошлись, на прощание обнявшись. Майорана, проводил его глазами:

– В Англии такого не бывает. Констанца говорила, у них все чопорные. Придется привыкать… – он представил черепичные крыши Палермо, запах апельсинового цвета, солнце Сицилии.

Марсала оказалась отменной.

Констанца зевнула:

– Странно, я две чашки кофе выпила, а в сон клонит. Я тебя сведу с нашими астрономами. Они заинтересуются теорией о природе черных дыр. Если бы еще кто-нибудь понял природу света… – в каюте было темно, горела только одна, тусклая лампочка. Они лежали на диване. Этторе посмотрел в окно:

– Говоря о свете, на море катер. Идет с нами… – он скрыл зевок, – параллельным курсом… – Констанца дрогнула ресницами:

– Тебя надо отправить в твою каюту, но я не хочу… – она положила голову Этторе на плечо:

– Бруно говорил: «Каждая лодка в море, будто звезда в небе. Они идут своим курсом, а нам, оставшимся на берегу, суждено только следить за ними». Ночь очень, звездная… – над морем сиял Млечный Путь. Поворочавшись, девушка заснула, прижавшись к его боку, уютно посапывая:

– Я закрою глаза, – Этторе обнял ее, – на пять минут. Я тоже устал. Утром пришвартуемся в Палермо, я позвоню Эмилио. Он удивится, я его не предупреждал. Но синьор Ферми знает, где мы. То есть знает, что на Сицилию отправились. Надо было связаться с ним, из Неаполя, сказать название парома. Но зачем? Мы паспорта не показывали, для внутренних рейсов они не нужны… – Этторе уловил снаружи, в море, какой-то шум:

– Это катер, – напомнил он себе, – наверное, военные…

Катер, действительно, был военным.

Сицилиец ждал у борта парома. На корабль село пятеро работников итальянской службы безопасности. Бутылку марсалы Макс подготовил в Неаполе. Он пока не хотел показываться на глаза Гензелю и Гретель. Фон Рабе беспокоился, что Гензель мог узнать Шелленберга, в поезде. Встретившись с ним на вокзале в Неаполе, Вальтер рассмеялся:

– Я тебе говорил, он не от мира сего. Я мог бы сто раз пройти мимо, и, все равно, он бы меня не узнал. И вообще, – Вальтер сдвинул шляпу на затылок, – он только на фрейлейн Констанцу и смотрит, – Макс обернулся. Гензель и Гретель садились в такси:

– Она его забудет, – успокоил себя фон Рабе, – хотя, если они успели… – Макс велел себе не думать о таком: «В любом случае, я лучше него. Женщинам подобное важно».

Гидроплан итальянских ВВС сел на воду, обогнав паром, в трех милях прямо по курсу. Подождав, пока катер поравняется с кораблем, сицилиец достал из саквояжа, прочные, альпинистские веревки с крючьями. Макс взял на операцию ребят с опытом. Двое немцев быстро вскарабкались по борту. У них имелись большие мешки, темного холста, и крепкая сетка. Гремела музыка из ресторана, на палубе было пустынно. Дверь каюты первого класса поддалась легко. Забрав полупустую бутылку марсалы, сицилиец оставил на столе, под чашкой кофе, записку. Гауптштурмфюрер фон Рабе отменно подделывал почерка. Этторе Майорана прощался, объясняя, что не может пережить отказа синьоры Констанцы.

– Она отказала, – задумчиво сказал Макс Шелленбергу, – потому, что встретила меня. Она напишет родне, из Берлина, обещаю.

Судьба Майораны Макса не интересовала. Итальянцы отдали им физика:

– Делайте с ним, что хотите. Если он начнет работать, хорошо. Нам ничего не удалось… – в случае согласия Гензеля ждала физическая лаборатория, подальше от Гретель. Макс заметил: «Если он заупрямится, то в Германии нет недостатка в концентрационных лагерях».

Сетку спустили вниз, катер отошел от борта парома и рванулся вперед. Макс и Шелленберг ждали в гидроплане. Действия отличного снотворного хватало на двенадцать часов. К этому времени Макс намеревался оказаться в Германии.

– На пол его киньте, – велел фон Рабе ребятам. Итальянец не шевелился. Макс нежно, осторожно уложил Гретель на сиденье. Темные ресницы бросали тени на белые щеки. Он ласково провел рукой по рыжим волосам, тускло светящимся, в мерцании звезд:

– Спящая красавица. Но я тебя разбужу.

– Пристегните ремни безопасности, – смешливо сказал фон Рабе ребятам. Щелкнув замком, он устроил голову Констанцы у себя на коленях. На горизонте виднелись огни парома. Гидроплан, разбежавшись, оторвался от воды. Самолет исчез в темном, ночном небе, на северо-востоке, направляясь обратно в Неаполь.

Прием в честь весеннего цветения сакуры министерство иностранных дел организовало в старинном, темного дерева павильоне, в садах Синдзюку-Гёэн. Обычно вход сюда запрещали, сады принадлежали императорской семье. Раз в год парк открывали для дипломатов и журналистов, аккредитованных при министерстве. Сакуры окутала розовато-белая дымка, лепестки трепетали в теплом воздухе. На горизонте возвышался идеальный конус Фудзиямы. Павильон выходил на тихий пруд, утки и лебеди покачивались на зеленой воде. Перегородки, обтянутые рисовой бумагой, раздвинули, дул едва заметный ветер. Свежая трава золотилась под солнцем.