Солдат, сын солдата. Часы командарма - Эммануил Абрамович Фейгин

Но Грише и этого было сейчас достаточно. Он был рад, что сидит с Анукой за одним столом, и не где-нибудь, а в ее доме, он был рад вот просто так смотреть, как она ест и пьет, он был благодарен ей за то, что она хотя и безмолвно, но пожелала ему здоровья и успехов, он был рад, что видит, как все в этом доме любят Ануку, — значит, она хорошая, раз ее так любят, и он был рад видеть, с какой любовью и нежностью сама Анука относится к своим родным и близким... Ему, конечно, хотелось бы, чтобы эта любовь и нежность распространились и на него... «Но не торопись, Гриша, — приказал он самому себе. — Не торопись».

Мужчины — дедушка Андро и Резо — выпили за Гришу до дна, а женщины только пригубили.

Третий тост был провозглашен за отсутствующих за этим столом родителей Ануки и Резо.

— Мой сын Платон Андреевич и моя невестка Магдана Николаевна в командировке на летнем пастбище, они оба ветеринарные врачи, — пояснил дед Андро Грише. — Жаль, конечно, что ты пришел, когда их нет дома, но в такую пору они дома никогда не сидят. Да и к тому же им скоро диссертации защищать, вот и мотаются.

— Можно подумать, что в другую пору мы их когда-нибудь видим дома, наших детей, — сказала бабушка Кето. — То начинается перегон отар на летние пастбища, то на зимние, то окот идет, то какие-то прививки делают.

— Не гневи бога своими жалобами, дорогая Кето, — остановил жену Андро Иосифович. — Чабаны одиннадцать месяцев в году дома не живут, а наши ведь только в командировки ездят.

— Да вот все ездят и ездят, — снова пожаловалась бабушка Кето.

— Ну да, по-твоему, они должны безотлучно дома сидеть, возле твоей юбки. А что им тут делать, ты подумала? Кошку твою старую от ревматизма лечить? Или кур твоих? Нет, уж раз у них такое дело — пусть ездят. Правильно я говорю, многоуважаемый гость?

Обращение «многоуважаемый гость» было несколько неожиданным, и Гриша не сразу понял, что это его спрашивают, а поняв, пробормотал смущенно:

— Да, действительно, профессия у них такая...

— Профессия у моих родителей самая правильная, — прервал его Резо. — Я тоже буду ветеринарным врачом. Это наша фамильная профессия. У нас в роду почти все ветеринары, и дед Андро, и прадед Иосиф.

— Не совсем так, дорогой внук, не совсем так... Ты же знаешь, не был я ветеринарным врачом, я и на фельдшера еле-еле выучился. И то, можно сказать, на медные деньги. А прадед твой Иосиф и вовсе всю жизнь неграмотным прожил. Но кузнец он был знаменитый: всадники, бывало, хвастались друг перед другом: «А моего коня Иосиф подковал».

— Прадед, говорят, не только ковал лошадей, но и лечил, — сказал Резо.

— Да, помню, отец иногда и лечил. Если мог — лечил. А что было делать: у нас тут ветлечебниц тогда не было. И еще я помню...

— Ну вот, началось, — сказала бабушка Кето. — А по-моему, гостю неинтересно слушать твои ветеринарные воспоминания.

— А почему бы ему не послушать, — рассмеялся дед Андро. — Вот послушает и, может, сам захочет ветеринаром стать.

Гриша тоже рассмеялся и сказал:

— Извините, но ветеринаром я, пожалуй, не стану.

— А кем ты хочешь стать? — поинтересовался Резо.

— Это еще вопрос нерешенный, — ответил Гриша. — Мне еще служить немало, и вот я обдумаю все это не спеша. Зачем мне торопиться?

Когда встали из-за стола, Резо сказал:

— Если не возражаешь, я провожу тебя до автобуса.

— Какие могут быть возражения, — сказал Гриша и подумал: «Лучше бы, конечно, пошла твоя сестра... Мы бы погуляли с ней немного, может, и на танцы сходили бы. У меня в запасе целых два часа. Но раз нельзя так нельзя. И я хорошо сделал, что не пригласил ее. То-то бы удивились старики: пустили в дом человека, а он, оказывается, понятия не имеет, где находится».

— Послушай, Гриша, а тебе действительно не влетит за гимнастерку? — спросил Резо.

— Думаю, что нет, — сказал Гриша.

— Я ей, понимаешь, говорю: ничего ему не будет, а она, понимаешь, не верит.

— Кому говоришь? — почему-то шепотом спросил Гриша и даже остановился, так бешено заколотилось в груди сердце.

— Сестрице моей, Ануке. Она, понимаешь, очень жалеет, что так получилось. И вот все ахает и ахает: «Ах, человек разбился из-за меня, ах, человека из-за меня накажут!» А я ей говорю: «Глупая ты, ничуть он не разбился, и никто его не накажет». Ну, да ты сам понимаешь, девчонки, они все такие.

Гриша хотел сказать: «Нет, Анука не такая, как все...» И он еще многое в этом роде мог сказать ее брату. Но разве можно... И, чтобы как-то скрыть охватившее его волнение, Гриша вдруг заговорил совсем о другом.

— Послушай, Резо, что ты меня все время спрашиваешь: «Понимаешь, понимаешь?» Сомневаешься в моих мыслительных способностях, что ли?

— Да что ты, — смутился Резо. — Это просто слово такое противное. Вдруг прилипнет к языку — не оторвешь. Но это когда я по-русски говорю. А по-грузински я и вовсе без него не обхожусь. И знаешь что: придешь к нам в следующий раз — ни одного «понимаешь» не услышишь. Договорились?

— Договорились, — обрадовался Гриша, потому что не без тревоги ждал этого приглашения Резо.

11

Гриша просто не знал, что через это тоже надо пройти, что рано или поздно каждый человек подвергается подобному испытанию, и, по незнанию своему, впал в отчаяние, вообразив, будто он сейчас непременно умрет. Оглушенный грохотом уже почти протаранившего грудную клетку сердца, Гриша на мгновение прислонился левым, свободным, плечом к стене и ощутил нечто настолько непрочное, хлипкое, ускользающее, что сразу понял: стена падает, рушится, а вместе с ней сейчас обрушится на него и серый свод коридора, и черный свод августовского неба вместе со всеми звездами — миллионами холодных и горячих, сравнительно легких и ни с чем несравнимо тяжелых звезд обрушится на него, Гришу