Ультиматум губернатору Санкт-Петербурга - Андрей Константинов

Другой вариант — обращение в прессу. А? Как насчет обращения в прессу? Анонимно, без личных контактов… Ну, предположим. Только предположим, не более того. К кому? Шалимов быстро перебрал в уме основные питерские СМИ. Все было не то. Ботва, как скажет сын, ботва… Стоп! А если к Обнорскому, в АЖР?

…К Обнорскому, к Обнорскому… в Агентство «Золотая пуля»! Мысль показалась заманчивой, но после трехминутного обдумывания Штирлиц отбросил ее. Он еще не знает, что вернется к этой мысли месяц спустя.

* * *

Птица прошел в кухню. Света он не включал, достаточно было того, что давал уличный фонарь. На кухонном столе белел листок бумаги. «Алексей, продукты в холодильнике. Я буду около восьми, никуда не выходите. Примите лекарство. Борис». Таблетка лежала на скатерти, как маленький островок в океане. Птица повертел ее и, стиснув сильными пальцами, раскрошил. Белые, как снег, крошки, падали на записку, написанную четким, немедицинским почерком. Он нашел на подоконнике банку растворимого кофе, поставил на плиту чайник. Он был еще жив. Хотелось курить, но Птица не знал, курит ли хозяин. Ни сигарет, ни пепельницы нигде не было видно. Он решил потерпеть, дождаться Солодова.

Долго ждать не пришлось, минут через десять послышался звук открываемого дешевого замка, и дверь распахнулась. Хозяин щелкнул выключателем. Вспыхнул матовый плафон в прихожей над зеркалом. Дверь захлопнулась. И замок, и дверь в квартире хирурга были чисто символическими.

— Алексей! — негромко позвал Солодов. — Вы где?

Из освещенной прихожей он, близоруко щуря глаза, высматривал человека в темной кухне.

— Здесь, Борис Михайлович, здесь. — Птица вышел из-за стены. — Добрый вечер.

— Не особенно добрый, — отозвался хозяин, опускаясь на стул. — Вашу фотографию уже показывали по телевизору.

А вот это было уже совсем скверно. Девяносто девять процентов телезрителей просто пропустят информацию мимо ушей и забудут внешность. Но один процент граждан любит проявить бдительность. В силу ли тяги к стукачеству, из желания ли поиграть в сыщиков — неважно. Важно то, что у охотников появилось много тысяч добровольных помощников. Они тоже хотят принять участие в большой охоте на человека.

— Вы, правда, на фото не очень похожи, — сказал хирург, вглядываясь в лицо, — Но есть сходство, есть.

Птица промолчал. Теперь он уже наконец-то начал сознавать, что его план совершенно нереален. Информация о возможной берлоге Дуче была не особо конкретной. Чтобы выследить Семена, требовалось время. В условиях тотальной охоты это нереально. Глупо. Самонадеянно. Недооценка противника, — учили его, — почти наверняка ведет к провалу. А отсиживаться у этого родственника до тех пор, пока тебя забудут, тоже не вариант. Тем более что за это время Дуче либо скроется, либо возьмут его.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Солодов.

— Нормально, — Птица пожал плечами.

— Сомневаюсь, — сказал хирург. — Давайте поужинаем, а потом я вас посмотрю.

— Зачем это? — спросил Птица довольно грубо.

Солодов как будто не заметил этого. Ответил спокойно:

— Я врач. Предполагаю, что у вас есть травмы. Спорить мы не будем.

— Извините, Борис. Я немного не в себе.

— Давай на ты, — сказал Солодов.

— Давай, — согласился Птица. Ему было все равно.

Ужин они готовили вместе. Птица быстро почистил картошку, а хирург нарезал помидоры в салат. Работали молча. Птице говорить не хотелось, Борис догадывался о его состоянии, с вопросами не лез. Когда все было готово, хозяин поставил на стол темную бутыль. На этикетке красовался череп и скрещенные кости.

— Спирт, — пояснил он. — Медицинский, чистый… Тебе не предлагаю. Нужно еще разобраться с твоим здоровьем.

Птица невольно улыбнулся. Рядом с этим мужиком он как-то отогревался душой. Они были разные, очень разные, но в хирурге Леха чувствовал очень крепкий хребет, спокойствие и какое-то незнакомое ему понимание жизни. Они стояли на разных полюсах, но оба видели смерть и кровь вблизи. Им было легче понять друг друга.

— Ты чего улыбаешься? — спросил Солодов.

— Подумал — до чего вы с сестрой похожи. Голосом, интонацией.

— Ты знаешь Юлю?

— Только вчера познакомился. Мельком.

— Ну-ка постой, — сказал хирург. — Ты вместе с Мишкой служил?

— Было такое дело.

— Ты — Птица, — утвердительно сказал Смоленцев. — Пернатый.

Террорист Воробьев молча кивнул и сглотнул комок. Он только на минуту смог сбросить тяжесть своей беды. Борис напомнил ему веселую рыжеволосую Юльку… Кухню, где колыхались пальмы на фотообоях. И так же варилась картошка. Его сын был еще жив. Его жена еще была БЕРЕМЕННОЙ ЖЕНЩИНОЙ. Не хочешь пойти в РУБОП? Он стиснул зубы и закрыл глаза.

— Что с тобой, Леша?

— Все в порядке. Со мной все в порядке.

Два этих мужика еще не знают, что станут друзьями. Но этой дружбе не быть долгой.

* * *

Ревизия, проведенная сотрудниками военной контрразведки во всех частях ЛенВО, где имелись ВВ, выявила огромное количество фактов абсолютного разгильдяйства. Говоря казенным языком: нарушения служебных инструкций и нормативных документов о порядке учета, хранения и т.д. Но сами взрывчатые вещества оказались в наличии. Этот факт грел, что называется, душу контрразведчикам.

Однако итоговая справка по результатам внеплановой ревизии перечисляла такое количество нарушений и факторов, буквально подталкивающих нищую армию к хищениям, что становилось страшно. Не сегодня, так завтра новый Ванька начнет торговать тротилом, детонаторами, гранатами. Всем, на что есть спрос.

Офицеры контрразведки знали, что их справка будет подшита в папку с грифом «Секретно» и… ничего не изменится.

* * *

Семен Ефимович Фридман находился в состоянии, дать точное название которому трудно. Даже тот шок, который он пережил во время первого ареста много лет назад, когда он еще не был ни Дуче, ни Терминатором, когда он еще не попробовал вкуса убийства и ходил на двух ногах, не шел ни в какое сравнение. «Хиросима», — шептал он иногда, но теперь это слово означало его личную катастрофу. Снова нетрезвый хирург пилил ногу, которую можно было спасти. Но кто будет стараться ради опухшей ноги зэка? Дремал сонный конвой за дверью операционной в больнице маленького провинциального городка. С хрустом вгрызалась в кость хирургическая пила. Молодой, красивый, умный еврей лежал на столе под общим наркозом. Черный огрызок упал в эмалированный таз, раз и навсегда изменив жизнь Семена Фридмана. УБОГИЙ, сказала та молодая смазливая сука в тамбуре поезда. УБОГИЙ.

«Хиросима», — шептал Терминатор. Это страшное слово могло стать победным кличем, но стало символом поражения. Паруса Черной Галеры растворились в балтийской ночи. Он остался на берегу. Два дня Фридман пил. Он валился на диван, не отстегивая протез. Наступало тупое безразличие. УБОГИЙ, — звучали голоса из угла комнаты. Он не реагировал. Город, лежащий за окном, не вызывал больше ненависти. Это было странно и страшно.