Когда явились ангелы - Кен Кизи

– Девлин мне рассказал про вашу спину. У меня тут есть кресло, и мне кажется, оно вам подойдет – оно терапевтически раскладывается. – Откинул спинку здорового кожаного кресла. – Или кровать есть, – и провел рукой по темно-пурпурному шерстяному покрывалу двуспальной кровати, вмонтированной прямо в автобус сзади.

– Чушь, – грю. – Надеюсь, никогда не дойду я до того, чтоб не сидеть в кресле, как человек. Я тут немного посижу, а потом, может, и прилягу ненадолго, как мне вздумается!

Он меня за руку взял и помог усесться, а лицо у меня горит все, что твоя свекла. Я подол платья на коленки натянула и спрашиваю, чего ж, мол, они ждут. Затылком чуяла, как двадцать этажей старых морщинистых носов к стеклам прижаты, когда мы со стоянки выезжали.

Мы с внуком поболтали немножко о том, что в семье творится, особенно про Бадди посплетничали, который с молочней своей, похоже, только из одной беды выкарабкается, на него две другие разом валятся. А Отис спереди пинту самогона из кармана своего отвислого достал и с мистером Келлер-Брауном, который за рулем, ее раздавить пытается. Девлин как пузырь этот увидел, говорит: пойду-ка я лучше вперед сяду, чтоб этот безмозглый нас куда-нибудь на Аляску не привез. Я ему: тьфу на тебя, да хоть всю бутылку вылакайте и в двери вывальтесь, мы с Тоби и без вас прекрасно управимся! Девлин вперед убрел, качаясь, и скоро уже эта троица трещала между собой так, что в ушах лопалось.

А у мальчонки тут свой столик письменный был, и он за ним цветными карандашами что-то калякал. Когда внук ушел, он «Крайолы» эти в стол сунул и бочком-бочком ко мне ближе подобрался. Взял с книжной полки «Нэшнл джиографик» и сел такой на пол возле кресла, вроде как читает. Я улыбаюсь себе и жду. Ну и скоро, понятно, эти глазищи его синие поверх журнала выглядывают, а я говорю: ку-ку. Ни слова не отвечая, он журнал откладывает и прямо на коленки ко мне забирается.

– А это Иисус тебе с лицом сделал? – спрашивает.

– Как, – отвечаю, – ты разве один такой мальчик не слыхал никогда, что Шельмец Горболыс натворил с Жабом? – И давай ему рассказывать, как мистер Жаб в стародавние времена был красавец писаный, и лицо у него сияло, что зеленый брульянт. Да только яркая мордаха эта жучкам-паучкам все время выдавала, где он в засаде лежит, их ждет. – Так и помер бы с голодухи, если б Шельмец его бородавками не расписал для маскировки, вишь какая штука?

Он кивнул, мрачный такой, но довольный, и просит еще сказку рассказать. Я ему завела про Шельмеца и ведмедя, и он уснул, даже руку мою не отпустил, а другая за кулон мне цепляется. Вот и ладненько, все равно меня эта терапевтическая раскладушка уже почти совсем доконала. Я золотую цепочку расстегнула и выползла, а он с кулоном так и остался.

До кровати доковыляла и на эту пурпурную шерсть опустилась, чуть совсем с глаз долой не утонула. Оказалось, постель-то – водяная, усосала она меня, как зыбучие пески, только ноги с краю болтаются. Дамам так не подобает. Но как бы я ни елозила, прилично встать не получилось. Только на локоть обопрусь, автобус свернет куда-нибудь, и меня опять смывает. Я сама себе ту старую толстую овцу напоминала, что раньше у нас была, – она, бывало, на склоне травку щиплет, а потом ее вбок мотнет, и она вниз катится, а там лежит, ногами дрыгает и блеет, пока ее кто-нибудь не перевернет как надо. Я перестала барахтаться – пускай вода вокруг плещется туда-сюда подо мной, лежу и смотрю, что за книжки у мистера Келлер-Брауна стоят на полке. А там какую причудь ни возьми – все есть, и религии, и пирамиды, и месмеризм, и тому подобное, а у многих и названия заграничные. Гляжу я на эти книжки, и мне как-то не по себе. Хотя на самом деле мне прекрасно. Я бы по телевидению тыщу таких водяных кроватей продала: «Станьте на двадцать лет моложе! Как новая женщина!» Тут не сдержалась, хихикнула: вдруг водитель в зеркальце глянет – а там старые драные нейлонки Новой Женщины в небо топырятся, как задние ноги у стреноженной овцы.

И вот клянусь тебе, только я про это подумала, как чую – по мне тяжкий темный взгляд жесткой щеткой прошелся, вроде как на самом деле коснулся меня, Господи, вот прямо физически.

Я и опомниться не успела, как мы на старый наш участок в Нево заехали. Девлин меня за ногу цапает.

– Мне вдруг показалось, ты померла, – шутит.

Взял меня за руку, чтоб я с кровати поднялась. Я ему грю:

мне тоже так показалось, пока знакомый старый амбар не увидала за окном.

– И тут-то поняла, что это не Тот Свет.

Автобус остановился, я сажусь, туфли надеваю. К нам спереди мистер Келлер-Браун прошел, спрашивает, как мне вздремнулось.

– Никогда удобственно так еще не ездила, – отвечаю. – Девлин, если такую водяную кровать себе в кабриолет поставишь, так я в нем на свиданки даже буду ездить.

А мистер Келлер-Браун говорит, дескать, они в Лос-Анджелес собираются, петь там в воскресенье утром, так ему совсем загордяк будет, если я с ними поеду. А я ему такая, мол, если мне и дальше пофартит, как сейчас, так я и вообще запросто об этом подумаю. И малыш Тоби грит:

– Ой, бабуля, пожалста, поехали с нами.

Ну тут я и пообещала, что подумаю точно, а мистер Келлер-Браун в охапку его сгреб с кресла терапевтического и в воздух подкинул. Гляжу, а малыш кулончик-то мой не отпускает.

– Это что? – спрашивает мистер Келлер-Браун. Короеду кулачок разжимать пришлось, чтоб достать. – Давай-ка лучше, Тоб, вернем его миссис Уиттиер. – И мне кулон отдает, а я пошла, ящик столика выдвинула и туда его к карандашам опустила.

– Это Тоби, – грю им, – не мое. – Сказала, что ангел прилетал и Тоби подарил во сне.

Тоби кивает – серьезный, как совенок, – и грит, мол, ага, папа, ангел, – и прибавляет, наверно, потому что лицо там на камее:

– Белый ангел.

Тут Отис давай голосить:

– Лабаем буги Иисусу! – и тут мы все вышли.

Мы автобус как бы на дороге оставили, потому что стоянку (лучший постоянный выгон Эмерсона П. раньше был) переполнило через край: машины, автобусы, дома в прицепах, чего только нет. Ярмарка Почитания развернулась, что твой цирк с тремя аренами. Везде людей сидит так густо, что шерсти на собаке, и ходят везде, и спорят, и песни поют. Тощий молоденький волосатик босиком и без рубашки бродит, под «дворники» на все ветровые стекла листовки цепляет, а за ним другой волосатый тенью – и лепит на все бамперы наклейки «ТОЛЬКО ХРИСТОС», а листовки отцепляет, когда первый парнишка отвернется. Потом первый второго поймал, и у них жаркая межконфессиональная свара началась. Отис со своей сабелькой пошел их утихомиривать да и своих листовок по ходу раздал.

А за садом, я гляжу, сцену выстроили на том фундаменте, где дом стоял когда-то. У микрофона девчоночка на цитре какая-то играет и писания поет нервным таким голоском, дрожащим. Девлин меня спрашивает, знаю ли я эти стихи, что она играет и поет. Я грю: поет-то она стише, чем играет, но тут уж выбирать не из чего.