Французская революция - Дмитрий Бовыкин

В то же время несколько вещей казались Людовику XVIII ясными и очевидными. Прежде всего необходимо вернуться к фундаментальным законам французской монархии, которые он, как и многие другие, полагал аналогом конституции:

По мысли короля, сделать это было необходимо по двум причинам. Прежде всего, составление нового текста конституции неминуемо привело бы к спорам и политической борьбе, которые только усложнили бы реставрацию монархии. И, что не менее важно, только традиции и именно традиции стояли на пути королевского произвола, только «древние законы» его и ограничивали:

Возвращение к традициям означало и то, что король не планировал отказываться от тех учреждений, благодаря которым монархия «была ограничена, а не абсолютна», – от Генеральных штатов и парламентов. С течением времени Людовик XVIII все больше укреплялся в мысли о том, что Генеральные штаты станут необходимым мостиком между новой системой представительства, созданной Революцией, и прежней – практиковавшейся при Старом порядке. В 1798 году он писал: «Нация законным образом представлена через собрание Генеральных штатов, составленных из депутатов, свободно избранных по нормам, предписанным Конституцией». В 1799 году их роль виделась еще более важной:

Генеральные штаты должны были также решить вопрос о компенсации собственникам национальных имуществ.

Значительно сложнее было с парламентами, поскольку возвращение их означало бы и возврат ко всем тем проблемам, которые существовали до реформы Мопу. Впрочем, этот вопрос король никак не прояснял, выражая лишь готовность заняться им позднее.

Из документов, подготовленных Людовиком XVIII и его соратниками, видно, что они стремились найти такой компромисс, который примут как французы, пережившие Революцию, так и эмигранты. Планировалось восстановление сословий, но не сеньориальных прав. Налоговые привилегии также должны были уйти в прошлое: Людовик XVIII хотел установить такое «равенство, чтобы бремя расходов государства было в равной мере возложено на всех, поскольку все в равной мере пользуются предоставляемыми им благами». Под вопросом оставалось возрождение провинций: их права и привилегии при Старом порядке часто мешали центральной власти. Один из королевских министров с восторгом писал:

Сложным оставался вопрос, касавшийся управления страной: с одной стороны, в ходе Революции лишились своих должностей те, кто их купил при Старом порядке, с другой – если объявить о смещении всей республиканской администрации, то в стране воцарится хаос, а должностные лица сделают все, чтобы затруднить реставрацию. В качестве компромисса было решено, что все гражданские чины, принесшие присягу на верность монарху, сохранят свои должности (по крайней мере, на переходный период). Естественно, это не касалось центрального правительства и Законодательного корпуса: «Учреждения, сосредоточивающие в чужих руках законодательную и исполнительную власть, несовместимы с монархической формой правления и нашей законной властью».

Не меньшие трудности были связаны и с военными. Фактически после возвращения в страну у короля оказались бы две армии – роялистская и республиканская, не раз сходившиеся на поле боя. Здесь также победило стремление к компромиссу. Ограничения на занятие офицерских должностей не дворянами, введенные еще Людовиком XVI, отменялись. Напротив, любой, получивший офицерский патент (за исключением ненатурализованных иностранцев), автоматически становился дворянином с правом передавать дворянство по наследству. Было решено, что «за офицерами, находящимися в любом звании и выбравшими правильную сторону, сохранятся звания и должности», а солдаты, набранные по декрету о всеобщей воинской обязанности, будут распущены по домам.

Наконец, как и в Веронской декларации, предусматривалась амнистия, однако теперь, четыре года спустя, Людовик XVIII готов был проявить гибкость. В его письме графу д’Артуа говорилось: «Мои мысли о милосердии хорошо известны: его пределы обозначены в моей декларации 1795 года. Однако возможно оказать такие услуги, которые заставят меня закрыть глаза на самые страшные преступления».

Анализ этих документов показывает, до какой степени неправы те, кто повторяет расхожую фразу: «Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились». Людовик XVIII, несомненно, ничего не забыл, но многому научился – с течением времени он избавляется от иллюзий и демонстрирует все большую склонность к компромиссу. В 1799 году он уже совсем не тот, что за четыре года до того. Тогда для победы казалось достаточным, чтобы на смену слабовольному Людовику XVI пришел полный энергии государь, хорошо знакомый всем европейским дворам, суровый, но справедливый, новый «отец народа», готовый простить заблуждения, но покарать преступников. К концу режима Директории становится ясно, что корону недостаточно потребовать – ее придется покупать, завоевывать на свою сторону общественное мнение.

Монархия для Людовика XVIII – это, несомненно, сословное государство со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая право сословий быть услышанными. Согласие на созыв Генеральных штатов кажется королю разумным компромиссом между «деспотизмом» и парламентаризмом, хотя он пока не определился с тем, какой объем полномочий следует даровать представителям сословий. Монархия – это, безусловно, и «правовое государство», в котором соблюдаются базовые права подданных, включая право собственности.