Батый. Полет на спине дракона - Олег Широкий

— ...он и с рогатиной меня научил. Говорил — половецкие женщины мужу и на войне соратницы, а наши как квашня... — Её глаза плавали в восторге. — Знаешь, а там и сила вовсе не нужна, медведь-то сам на рогатину лезет. Держи её только, не трусь.

— Из берлоги поднимала? — искренне удивился Боэмунд. — Сама?

Богатырша стыдливо опустила очи долу:

— Да я уж и так и сяк его приворожить хотела. Телесами-то ему многие крутили, глазками моргали, а я вот — рогатиной на заимке.

— Приворожить? Кому «телесами крутили», медведю? — вконец обалдел мнимый святой.

— Не-е, Евпатию, — без удивления отмахнулась Прокуда, с таким же успехом она бы говорила о возлюбленном и с пнём. — То-то удивился, ладо, как медведя-то на острие взяла. Ты, говорит, соболь моя золотая, таковы слова и молвил. Таперича всегда на охоту берёт... сготовить чего, обстирать. Он со свитой-то не любит.

— Богатый? — Боэмунд уже без особой охоты поддерживал эту беседу.

— Да уж не бедный. Первый боярин у Юрия-то Игоревича, и воевода первый. Всё узорочье боевое вокруг себя собрал. Дружина — что на подбор, каждый десятерых стоит. Ты не слышал, поди, а в здешних местах иной отрок к нему и в холопы мечтает, а уж в гридни — почёт и честь. Да не всяких он берёт, ой не всех.

— Отчего ж не с нами пошёл? Не дело князя своего в трудную минуту бросать.

— Да поругались они на снеме... Ежели правду молвить, не надо бы войско в степь выводить — погибель это, так он князю и сказал.

— Вот как. — До этого мгновенья Боэмунд слушал её лениво, теперь насторожился.

— Ага, — кивнула девушка и с новой силой затараторила.

Оказывается, этому самому Евпатию пришло в голову единственно разумное решение: не запираться от орды в городах — «всё равно не удержим». Не ворочать, мол, надо по степным буеракам неповоротливое, непослушное войско, но сколотить отряды из летучих всадников и метких охотников, тысячи эдак с две. И тылы поганым тормошить. Даже ОДИН сплочённый и опытный отряд затруднит воинству Батыги жизнь по самое брюхо, «а то и проткнёт брюхо-то». Орда идёт «загонами малыми», растекаясь по лесам в поисках кормов, — иначе не может. По незнакомым лесам — тут бурелом, там засека — не очень-то наскачешься. А для здешних людей каждая тропка знакома. Так вот — нужно сперва отхватить руки загребущие, а уж потом и по голове — булавой. А в степь поганым поздно отступать, здешняя зимняя белизна — для них погибель.

Рязанский князь Евпатиеву роковую задумку, понятное дело, не поддержал. Такое разрешить — узду из рук упустить.

— Разругалися они, — с непонятной гордостью подытожила Прокуда, — Евпатий развернулся да и уехал в Чернигов — удальцов собирать.

— А ты-то чего с ним не пошла? — Дотошный соглядатай, окончательно проснувшийся в Боэмунде, растоптал «влюблённого витязя». «Что это? — встряхнулся он, — что это меня так околдовало? Еле вырвался».

— Поругалися мы, — вдруг заплакала великанша, всхлипы были тонкие. Её приятный голос, никак не вязался с ростом. — Не люба я ему, не взял с собою в Чернигов. Даром и медведя колола... Трёх. Это, говорит, тебе не ловы.

— Трёх?!

— Я и пошла с вами чего? Вот убьют, будет плакать... А ежели я татар с десяток уговорю, может, и сжалится. Как думаешь, блаженный? Тебе всё ведомо.

Ещё осенью, когда обсуждали план похода, Боэмунд, по своему обыкновению, задал Субэдэю привычный вопрос: «Что бы ты делал на месте урусутов?»

— Зная про нас всё? — Похоже, в том он и видел опасность.

— Я щедро засеял их землю «глазами и ушами», мы знаем многое о них. Они про нас — почти ничего, — на всякий случай успокоил Боэмунд. — Но если бы знали?

— На их месте я увёл бы людей из городов, увёз из них припасы — ведь в лесу всё можно спрятать. Города для них — не защита, а ловчая яма. Хорошо, что они этого пока не поняли. Хотели бы мы, нет ли, а пришлось бы рыскать по чужим буреломам.

— Хорошо, что дальше. Что бы ты сделал с войском?

— Наши отряды были бы, как волчья стая в лесу, где хозяйничает тигр. Знаешь ли ты, там, где тигр пастухом, волки не уживутся.

— Стая растерзает тигра, но поодиночке он их легко переловит, — Субэдэй даже улыбнулся, представив себе, как ловко сам себя громит, — а создать такого тигра — много ли надо? Хватило бы княжеских дружин как его головы, да ещё добавить быстрые удары лапами из засад. Для этого лесные охотники — в самый раз. Они из-за деревьев стреляют не хуже, чем мы с коня.

— В урусутских лесах не водятся тигры, только медведи, — сказал Боэмунд.

— Твоя забота, чтобы тигр не появился, — не моя, — испытующе посмотрел Субэдэй.

— Там скорее крокодилы, — улыбнулся Боэмунд, — пасть огромная — ножки маленькие, прыгает только вперёд.

— Если они не боятся нас настолько, чтобы сдаться без боя, пусть не боятся совсем. Потом опомнятся — поздно будет: мы успеем закрепиться, — пробурчал полководец.

Боэмунд тигра-то, похоже, проворонил. Ну да ничего. Самого страшного не случилось, залог тому — это войско-крокодил, напористо ползущее по снегу в степь. Он представил зелёного крокодила, ползущего по снегу меж сосен, и это его вдруг рассмешило.

Судя по тому, что Боэмунд услышал про Евпатия, тот был именно тем самым тигром. Собираясь в Чернигов за подкреплением, на что он надеется? Черниговские дружинники за князя Юрия Рязанского воевать не будут, не простят, что предал он Ольговичей ради суздальцев, но...

Но, подобно черниговцам, держались здешние «эллинские» племена вятичей, и доныне Крестом не шибко осенённые, туда же клонились местные бояре (такие же, как Евпатий) — утеснённые безвольным князем, певшим с голоса суздальцев.

Владимиру же тяготело большинство бойких горожан. Потомки переселенцев с Руси предпочитали за стены особо не «выныкивать». Вот именно они-то и идут сейчас в западню, как кабан от загонщика в яму. Ну и что с того? Черниговцам это даже выгодно.

Пообещает им Евпатий сковырнуть кое-каких здешних вятших, посулит возродить у местной муромской чади тоску по Чернигову — вот и поддержат его северянские удальцы против незваных гостей. Тогда — это будет уже не чужая, а их собственная война. Ведь Евпатий — это та самая чужая рука, какой Михаил Черниговский мечтает загребать рязанские угольки. За Юрия — помощь не даст, а против Юрия — очень даже подкинет.

«Нет, видать не «рязанска», а «черниговска» Богородица явилась ко мне вс сне, — усмехнулся Боэмунд. Новая мысль вонзилась ему в голову, как молния в одинокий пень на равнине, у него даже голова загудела. — Эх ты, так и есть пень пнём, о чём раньше думал? — выругал он себя с большой нежностью, так и поступим... Всем «нашим» чернорясым и юродивым и прочим «божьим людям» меняем «откровения». Будут они, любезные, гудеть, что войско рязанское оттого полегло костьми — пока не полегло, но поляжет, куда денется, — что наказал Господь рязанцев за грехи, за то, что к безбожным суздальцам от Чернигова качнулись...»