Горгулья - Эндрю Дэвидсон

Я стала узнавать окрестности и показала самый удобный путь к монастырю. У ворот Энгельталя я неловко спешилась и постучала в дверь. Лучше мне самой просить убежища; вдобавок отвязывать от тебя Брандейса было бы слишком долго.

Ворота отворила сестра Констанция, и на ее лице тут же появилось озадаченное выражение.

— Сестра Марианн?

Я объяснила, что с нами случилось, а она то и дело оглядывалась на тебя, припоминая, что ты — тот самый обожженный наемник, за которым она помогала ухаживать много лет назад. Снова обретя дар речи, сестра Констанция пробормотала:

— В обычной ситуации… в обычной ситуации я бы вас впустила… но сейчас…

Она как-то смущенно скосила глаза вниз, на мой выпирающий живот.

Я не могла понять, отчего она колеблется. Какие бы сплетни ни ходили после моего исчезновения, сейчас мы нуждались в защите, иначе Брандейс умрет, Я показала на него рукой, для убедительности. Сестра Констанция изменилась в лице, заметив, что кровавые тряпки на его ногах — не что иное, как останки моего одеяния.

— Если ты не можешь нас впустить, — взмолилась я, — позови матушку Кристину! Она не допустит, чтобы этот человек умер.

— Настоятельница сейчас в Нюрнберге и вернется не скоро. Пока ее нет, управляет сестра Аглетрудис. Позову ее… — Однако, прежде чем уйти, сестра Констанция добавила еще кое-что: — Она так и не простила тебя за святотатство в скриптории…

Я понятия не имела, о чем говорит сестра Констанция; впрочем, не сомневалась, что все пойму, как только явится Аглетрудис. «Святотатство в скриптории…»

Ноябрь подошел к концу по завершении уродца номер 21, что составило за месяц семь скульптур.

Номера 20 и 19 были вырезаны на первой неделе декабря. Фигура 18 появилась на второй неделе. Подготовительные периоды, которые Марианн Энгел проводила лежа на камне, становились все дольше, но ее собственная постель оставалась нетронутой с той ночи, когда она рассказала мне о Брандейсе. Жизнь наша складывалась теперь только из трех действий: она резала и забывала, а я наблюдал.

На моих глазах она перестала обращать внимание на Бугацу; забывала помогать мне принимать ванну. Она отодвигала тарелки с приготовленными мной обедами; она не положила подарок от Святого Николая в мои оставленные на подоконнике ботинки. Я бездействовал. Она выкуривала сотню сигарет за день; не меняла диски в плеере. Она банками поглощала растворимый кофе; она забывала смыть кровь с пальцев. На моих глазах тело ее таяло; я наблюдал, как вваливаются щеки, как еще больше темнеют глаза; она разучилась складывать слова в связные предложения.

«От тебя нет» — есть! — «толку».

Я умолял ее передохнуть, но она все твердила, что время не ждет. Теперь работать приходилось быстро не только из-за статуй, но и по приказам ее Трех Наставников.

Япозвонил Грегору и Саюри — больше ничего придумать не смог. Они попытались ее вразумить, но с тем же успехом можно было говорить со стенами. Я даже не уверен, заметила ли Марианн Энгел их приход. Когда я попытался добиться помощи Джек, она перевела разговор на то, как мешает ситуация лично ей.

— У меня больше нету места в галерее, а она все шлет и шлет свои статуи! Знаешь, в Рождество они не очень продаются!

Я швырнул телефонную трубку и пошел прямиком к аптечке за морфием и спокойствием.

Мне пришлось нанять рабочих, чтобы вынести лишние статуи из подвала во двор.

Я был против этого, надеялся, что, когда в мастерской закончится место, Марианн Энгел придется остановиться; она настаивала. Я пытался возражать — она закричала на непонятном языке, и мне пришлось уступить. Надвигалось что-то ужасное.

— Ты не можешь продолжать столько работать.

— Мои чудовища — божественное знамение…

— Ты вся в крови! Давай я тебя искупаю?

— Кровь жизни…

— Может, поешь? — упрашивал я. — От тебя одна тень осталась!

— Я превращаюсь в чистое ничто. Это прекрасно!

— Если ты заболеешь, не сможешь помогать гротескам…

— Заболею и возрадуюсь, ибо Господь тогда меня вспомнит!

Она отказывалась подниматься наверх, принимать ванну или спать. Я дожидался, когда она ляжет ничком на камень, чтобы готовиться к следующей статуе, и начинал таскать в подвал ведра теплой воды и мыло. Если она не хочет идти мыться, я сам приду ее мыть.

Мочалка по телу — словно машина по «лежачим полицейским». Серая влага капала на пол, вычерчивая узоры в пыли мастерской. В углу повизгивала Бугаца.

Я перевернул Марианн Энгел на бок, чтобы протереть спину, и вытатуированные ангельские крылья словно осели исхудавшей кожей.

Джек ничем мне не помогала, но едва ли могла не заметить эту лихорадочную резьбу, тем более что галерея ее переполнилась статуями. Чем дольше Джек не предлагала помощи, которой я не просил, тем сильнее становилась моя обида. Не в силах больше сдерживать злость, я примчался к ней в галерею и, даже не поздоровавшись, потребовал сделать хоть что-нибудь.

— Да я-то что, по-твоему, сделаю? — поинтересовалась Джек. — Она печется о тебе больше, чем когда-либо обо мне, но даже ты ее остановить не можешь. Так что просто постарайся заставлять ее есть и пить, и жди, когда она свалится.

— И только-то? — переспросил я. — Ты гребешь нехилый процент; и это все, что ты можешь сказать?

— Господи, как ты меня достал! — Джек ткнула меня ручкой в плечо. — Она принимает лекарство?

Я объяснил, что пробовал подмешать его в кофе, но она догадалась. Бегом взлетела по ступенькам в башню и шваркнула банку прямо о стену рядом с моей головой.

— Знаешь, как сложно вычищать кристаллы кофе из книжной полки?

Джек кивнула.

— Однажды я пыталась подмешать ей лекарство, и она со мной три месяца не разговаривала. Думала, что я участвую в заговоре против нее…

Я немного успокоился, узнав, что Джек пробовала тот же фокус, что и я. Беседу мы закончили относительно цивилизованно, и Джек пообещала вечером навестить нас в крепости.

Джек принесла еду, в которой Марианн Энгел не стала бы выискивать лекарство (хлеб, фрукты, сыр и тому подобное), и попыталась разговорить ее. Не сработало. Она разозлилась, что мы ей мешаем, и раскрошила весь хлеб прямо на пол, в каменную пыль, а потом прибавила громкость в плеере, и нам пришлось ретироваться.

Уже взбираясь по ступенькам, мы слышали, как Марианн Энгел возбужденно разговаривает сама с собой на латыни.

Хотя мы абсолютно ничего не добились, попытка оказалась опустошающей сама по себе. С четверть часа мы с Джек молча сидели в гостиной, уставившись в пол. Наконец до меня дошло: дело не в равнодушии — просто Джек (которая уже не в первый раз столкнулась с такой ситуацией) заранее знала: мы не в силах ничего сделать. Впрочем, уже в дверях Джек пообещала: