Лабиринт Мечтающих Книг - Вальтер Моэрс

– О… прошу меня извинить! Я, должно быть, задремал, – произнесло существо с мертвыми глазами неожиданно вежливым тоном и высоким, почти поющим голосом. – Со мной в последнее время это случается постоянно. Скоро у нас премьера нового спектакля, и нам приходится работать круглосуточно.

Была ли это кукла или нет, речь в любом случае шла об особи редкого вида так называемых червякулов, к которым принадлежала семья Смейка. Это прежде всего определялось по наличию четырнадцати ручек, которые червякул вытягивал в разные стороны. Он быстро подтянул свое червеобразное туловище, вновь его расслабил и широко зевнул акульей пастью.

– Так как вы, кажется, по ошибке попали в мою сеть, я предполагаю, что вы не являетесь нашим сотрудником, – продолжил он. – Меня зовут Кородиак Смейк, я директор этого театра. Мы договаривались о встрече?

Это маэстро Кородиак? Я все еще находился в шоке. И он подтвердил, что является членом семьи Смейка, хотя я его об этом не спрашивал? Но почему он представился так, если он все же был Хагобом Салдалдианом? Что опять же было совершенно невозможно, во всяком случае, по всем достижениям естественной науки и согласно действующим законам цамонийской физики и биологии. Нет, это не было лихорадочным сном. И не было дурманом. Я просто сошел с ума.

– О, – выдавил я. Лишь через несколько мгновений отчаянных размышлений, показавшихся мне вечностью, я вспомнил наконец имя, которое выдумал вместе со ужаской как псевдоним.

– Э-э-э… меня зовут… Митольд! Митольд фон Слогогран. Ужаска Инацея Анацаци была так любезна, что договорилась… я имею в виду – договорилась об аудиенции. Я, так сказать, студент в области пуппетизма. Н-да, я планирую написать об этом книгу.

Еще ни разу до этого мне не было так сложно произнести последовательно и без ошибок две-три связных фразы.

– Об аудиенции? – спросил Кородиак весело. – Теперь встречу здесь, у меня, называют аудиенцией? – Он рассмеялся почти беззвучно. – Мне даже неловко. Этот культ моей персоны в последнее время действительно перешел все границы! Давайте все же будем называть это встречей.

Несколькими из своих ручек он пощупал пустоту, потом нашел один из натянутых тросов и крепко ухватился за него. На какое-то мгновенье он оставался в этом положении, тяжело дыша и, очевидно, набираясь сил. Затем он начал перемещаться, держась за трос, в моем направлении, постоянно перебирая ручками и волоча за собой свое тело, напоминавшее гусеницу. Только сейчас я заметил, что на нем была богато украшенная вышивкой мантия и специальная шапочка, которую я уже многократно видел в кругах пуппетистов.

В этом заключалась вся тайна! Сетка была его системой ориентирования, единственная опора в его слепом мире. Это не смертельная ловушка коварного гигантского паука, не безумное сооружение душевнобольного. А всего лишь путевой указатель для слепого! Теперь я понял, почему веревки были совершенно разной толщины и имели множество узлов: так он мог отличать их друг от друга и сразу, при первом касании, знал, где он находится. И вдруг сеть потеряла свою зловещую силу. Точно так же я мог бы испугаться клюки, инвалидной коляски или стетоскопа. Это было всего лишь вспомогательное средство для инвалида. Я идиот! Внезапно я почувствовал себя виноватым, и во мне возникло беспричинное чувство недоверия и параноидной тревоги.

– Вас наверняка удивила моя необычная паутина, – сказал Кородиак, продолжая ползти дальше. – Нет, это не бельевые веревки и не узелковое письмо. Это всего лишь способ облегчить мне ориентир на рабочем месте. Я люблю одновременно заниматься разными вещами. Я то конструирую здесь одну куклу, то ремонтирую там другую. Между делом мастерю на зажимных тисках глазную механику. Или занимаюсь за письменным столом бухгалтерией. Читаю мою корреспонденцию. Делаю записи. А потом опять что-то завинчиваю, шлифую или моделирую. Я просто всегда должен что-то делать, и мой диапазон внимания соответствует примерно уровню нервного ребенка. Чтобы во всей этой суете найти путь к моим различным рабочим местам, инструментам и выдвижным ящикам, я изобрел эту примитивную систему ориентации.

Он с помощью своих ручек добрался до одного из узловых пунктов сети и ловко переполз к другой веревке. Почти незаметно, поочередно переставляя руки, он двигался в моем направлении.

– Вы не поверите, насколько это облегчает жизнь, – продолжал он. – Больше всего мне хотелось бы перетянуть такими веревками весь мир! Но это, увы, невозможно. Поэтому большую часть времени я провожу в этой мастерской. – Он помахал многочисленными ручками в воздухе. – Но я на это не жалуюсь! Самая большая печаль все равно возникает из-за того, что люди не могут оставаться там, где они должны быть. А я должен быть здесь. Это помещение – голова Цирка «Максимус». А я его мозг.

Если это и был лихорадочный сон, то довольно подробный и убедительный, каким только может быть сон. Все отчетливее проступал облик Кородиака с черными глазными впадинами. Нет, это не могла быть кукла! Его голос был, правда, высоким, но приятным по звучанию. Меня в равной степени переполняли страх и экстаз. Нечто подобное должна ощущать мышь, которую змея загоняет в ограниченное пространство. Смог бы я пошевелить ногами, если бы захотел? Я не знал. Я просто стоял, не двигаясь, как будто меня привинтили к полу.

– Это помещение в известной степени, конечно, тоже тюрьма, – сказал Кородиак. – Но без этого пленения я бы не смог сделать Цирк таким, каким он стал. Эта клетка из веревок помогает мне сконцентрироваться на существенном. Возможно, несколько странно слышать это от незрячего, но… отсюда я лучше всего вижу вещи.

Мне не требовалось задавать маэстро вопросы, так как он и без того казался достаточно словоохотливым. Тем не менее, я счел уместным начать свое запланированное интервью, а не стоять подобно идиоту и с удивлением смотреть на него, хотя все еще чувствовал себя как в трансе.

– Вы… Вы сами мастерите этих кукол? – спросил я.

Он остановился, взял с верстака небольшую куклу-крокодила, вытер с нее пыль и надел на одну из своих рук.

– Нет. Это было бы невозможно, – ответил он. – Но, я думаю, что могу сделать себе рекламу тем, что спроектировал большинство из них. Важные прототипы я все еще конструирую сам. Извините за такое самовосхваление! – Кородиак рассмеялся и пару раз заставил крокодила открыть и закрыть пасть. – Я не держу свой талант под спудом. Но без моих многочисленных и способных помощников я был бы так же беспомощен, как и они без меня. Я зажигаю искру! Но приносить дрова и поддерживать огонь должны те, у кого есть здоровые глаза и более крепкие руки, чем у меня. Цирк работает, как пчелиный улей: без пчелиной матки все останавливается, но, с другой стороны, она была бы совершенно беспомощна без ее прилежных придворных и была бы вынуждена голодать. Цирк «Максимус» – это коллективный труд. Я мог бы назвать его Цирк Кородиак. Но для меня важно подчеркнуть общее участие.

Он капнул немного льняного масла в деревянную откидывающуюся пасть крокодила, сделав при этом несколько смешных движений, которые выдали в нем ловкого кукловода, потом отложил куклу в сторону и продолжил свое утомительное движение вперед. Кородиак напомнил мне попугая с роскошным оперением, сидящего в золотой клетке, что постоянно прыгает от одного края своей жерди до другого и вечно что-то тараторит, потому что ему нечего больше делать. Следовало ли мне его опасаться или сочувствовать? Я все еще этого не знал. Он ухватился за одну из веревок с узлами и целеустремленно направился в мою сторону вдоль верстаков и шкафов с выдвижными ящиками. Я вынул свой блокнот, чтобы произвести впечатление профессионального отношения к делу, но потом мне пришло в голову, что он все равно ничего не видит.