Любовница вулкана - Сьюзен Сонтаг

* * *

От лондонского декабря с его изобилием приемов, присутствие на которых определяет общественный статус человека, их спасло приглашение затворника Уильяма, скандально известного родственника Кавалера. Он предложил провести рождественскую неделю в его оплоте — загородном особняке и заодно взглянуть на умопомрачительное строительство, которое он затеял в лесах Фонтхилла.

Он называет его аббатством, а значит, это готическое сооружение, — сказал Кавалер. — Остроконечные арки и витражи, — добавил он для Героя.

Как в «Земляничных холмах», — вскричала жена Кавалера.

Упаси бог, моя дорогая, чтобы это услышал Уильям. Он главный соперник и очернитель нашего покойного друга Уолпола и к его замку относится с презрением.

По дороге они остановились в Солсбери, где Герой был принят мэром и получил звание почетного гражданина города, после чего до самых ворот Фонтхилла их карету — которая, учитывая деликатное положение жены Кавалера, ехала очень медленно — эскортировал отряд конных гвардейцев.

Нет, — после долгой паузы сказал Кавалер, — это что-то гораздо более грандиозное.

Что грандиозное? — спросила жена.

Аббатство! — воскликнул Кавалер. Разве он непонятно выразился? — Ведь мы говорили об аббатстве, не так ли? Уильям говорит, что башня его будет выше шпиля солсберийского Кафедрального собора.

Шел снег. Кавалеру казалось, что его заточили в ледяную темницу. Это его первое английское Рождество — за сколько лет? Когда он последний раз был в Англии, обратно в Италию отправился в сентябре. Да. Через два дня после свадьбы. А перед этим, когда привозил тело Катерины и продавал вазу, возвращался в октябре. А до того — но это было почти двадцать пять лет назад, тогда еще шла война с американскими колониями — кажется, они с Катериной тоже уехали до Рождества? Да, он уверен, что они уехали до Рождества. И Кавалер погрузился в вычисления. Имена и даты вплывали в голову и тут же выскальзывали из нее, но почему-то казалось очень важным разложить все по полочкам. Последнее Рождество в Англии, когда это было, сколько лет назад? Сколько?

Сколько? — ворвался в его размышления вопрос жены.

Кавалер удивился: неужели она умеет читать мысли?

Сколько футов? — повторила она. — Какой высоты?

Высоты?

Какова будет высота башни аббатства?

Около трехсот футов, — пробормотал Кавалер.

Я ничего не смыслю в архитектуре, — сказал Герой, — но уверен, что без грандиозного замысла нельзя создать ничего стоящего.

Согласен, — сказал Кавалер, — но грандиозные замыслы Уильяма не столь устойчивы, как хотелось бы. Восемь месяцев назад, не достигнув и половины своей предполагаемой высоты, башня повалилась от сильного ветра. Как выяснилось, Уильям разрешил архитектору строить не из камня, а из цемента и штукатурки.

Какая непредусмотрительность, — проговорил Герой. — Как же строить, если не на века?

Ах, но он уверен, что это на века, — ответил Кавалер, — и к нашему приезду велел заново отстроить башню из тех же материалов. Не удивлюсь, если узнаю, что мой родственник собирается однажды переселиться в эту башню, чтобы смотреть сверху вниз на мир, на всех нас, и видеть, до чего мы ничтожны.

* * *

Уильям, Катеринин полноватый, томный Уильям, ныне, в сорок один год, был худощав, поразительно молодо выглядел и по-прежнему оставался одаренным музыкантом. В первый вечер он почти час играл для своих гостей в большой гостиной (Моцарт, Скарлатти, Куперен). Затем, из соображений вежливости, уступил место жене Кавалера, и та предложила вниманию слушателей сицилийскую песню, арии Вивальди и Генделя, и «уди-оди-пурбум» — индусскую песню, которую выучила специально, зная о страстном увлечении Уильяма Востоком, а завершила выступление несколькими военными песнями в честь Героя.

Мужчины пересели к жарко пылавшему камину, а жена Кавалера осталась сидеть у рояля, перебирая клавиши. Уильям, цедивший слова сквозь зубы, затронул тему счастья. Первым делом он повернулся к прославленному гостю, чтобы узнать его мнение.

Счастье! — воскликнул Герой. — Для меня счастье заключается только и единственно в служении моей стране, пока страна еще нуждается в том или хотя бы согласна на то, чтобы ей служил скромный солдат, который уже отдал здоровье, зрение и многое другое для ее процветания. Но если моей стране я больше не нужен, то ничто не даст мне большего счастья, чем простой деревенский домик у ручья, где я вместе с дорогими друзьями прожил бы остаток своих дней.

А леди?

Леди откликнулась от рояля: она счастлива, когда счастливы те, кого она любит.

Глупости, моя дорогая, — сказал Кавалер.

Может быть, вы и правы, — ответила она, улыбаясь, — я глупая. У меня, без сомнения, масса недостатков…

Нет! — перебил Герой.

Но, — продолжала она, — у меня доброе сердце.

Этого недостаточно, — сказал Уильям.

Жена Кавалера продолжала бренчать на рояле. Уди-оди-пурбум, — дразняще пропела она.

А что же способно сделать счастливым Кавалера?

Я заметил, что в последнее время многие интересуются тем, доволен ли я жизнью, — произнес Кавалер. — Но сами они, кажется, бывают недовольны моими ответами. Мне нужно, чтобы не было раздоров. Волнений. Нужно спокойствие духа. Бурные страсти в моем возрасте ни к чему.

Все дружно принялись уверять его, что он не настолько стар.

А Уильям? Он с нетерпением ждал своей очереди.

Мне кажется, я нашел рецепт счастья, — сказал Уильям. — Он состоит в том, чтобы никогда не меняться, всегда оставаться молодым. Старость — лишь образ мышления. Человек становится старым, потому что позволяет себе стареть. И я горжусь тем, что ничуть, если не считать нескольких морщинок на лице, не изменился по сравнению с тем, каким был в семнадцать лет. У меня те же мечты, те же идеалы.

Да, подумал Кавалер, быть вечно юным. Не меняться. Это вполне возможно, если не думать ни о ком, кроме себя. И, если бы он мог прожить жизнь заново, именно так бы он и поступал.

* * *

На второй день они отправились в карете осматривать необъятное поместье, большую часть которого Уильям окружил двенадцатифутовой стеной с идущими поверху острыми штырями, чтобы защитить диких животных на своей территории и не дать соседям-охотникам воспользоваться ни единым акром из принадлежавших ему двух тысяч для преследования беззащитных жертв.

Разумеется, сказал Уильям, соседи не в силах представить себе, что кто-то может возражать против истребления невинных зверей, и они уверены, что эту стену я возвел для того, чтобы скрыть от их глаз дикие оргии и сатанинские обряды, которые, по слухам, я здесь устраиваю. В округе меня не любят — но, если бы любили, я сам невысоко бы себя ценил.

Днем, после обеда, Кавалер еще осматривал картинную галерею Уильяма (Дюрер, Беллини, Монтенья, Караваджо, Рембрандт, Пуссен и т. д. и т. д., а также множество изображений башни), а жена и Герой улизнули, рассчитывая побыть вдвоем. Они надеялись найти укромный уголок, где не будет никого из слуг и где они смогут заключить друг друга в объятия. Как непослушные дети, они забрались в спальню Уильяма. Там висели лазоревые индийские портьеры и стояла огромная кровать. Герой сказал, что никогда в жизни не видел ничего подобного. Но в жизни жены Кавалера эта кровать — вторая по величине; первой было Великолепное Райское Ложе доктора Грэма, двенадцать на девять футов, с двойной рамой, позволявшей изменять наклон основания. Над кроватью на сорока ярких, красочных колоннах из сверкающего стекла возвышался Блистательный Райский Купол с зеркальной внутренней поверхностью, изготовленный из ценных пород дерева с вкраплениями душистых пряностей и увенчанный механическими куклами, игравшими на флейтах, гитарах, скрипках, гобоях, кларнетах и литаврах. Гарантируем потомство любой бесплодной паре. Пятьдесят гиней за ночь.