Удивление перед жизнью. Воспоминания - Виктор Розов

Много лет спустя я неожиданно встретил Марию Ивановну около театра. Она шла домой, и, как всегда, пешком. Театр Маяковского недалеко от улицы Москвина. Я попросил разрешения проводить Марию Ивановну. Не виделись давно, и разговор скакал с одной темы на другую. Я рассказывал, какой у меня забавный и довольно большой сын (дочери у меня в то время еще не было). Мария Ивановна вдруг остановилась, посмотрела на меня своими огромными глазами каким-то новым для меня взглядом и тихо произнесла: «Какой ты счастливый». В этой маленькой реплике был сжат рассказ о ее жизни.

Вся беда в том, что Бабановой был необходим режиссер, и не какой угодно, а синхронный ее дарованию, лучше – равновеликий. Она играла Ларису Дмитриевну Огудалову в «Бесприданнице». Как известно, в пьесе есть фраза, сказанная именно о Ларисе: «Дорогой брильянт дорогой оправы требует». То же можно сказать и о Бабановой.

Мейерхольд – полное слияние. Мастер оправы для драгоценных камней. Вспомним заодно его «изделия»: Ильинский, Свердлин, Гарин, Царев, Мартинсон, Штраух… Дикий – равновеликий. Попов – крупная величина. Лобанов если в работе с Марией Ивановной и не был синхронен, то чуток. Он подходил к работе с Марией Ивановной, понимая ее уникальность, и, будучи сам художником тонким, бережно помогал, а иногда только корректировал, и это уже много. Наступившее время так называемого режиссерского театра оказалось противопоказано Бабановой. Режиссеры не умирали в актерах, а требовали, чтобы актеры умирали в них. Многие и умирали.

Могут сказать, вы только что помянули Мейерхольда, вот уж режиссер, режиссер, можно сказать, «в чистом виде». А я замечу: разве во времена Станиславского, Немировича-Данченко, Мейерхольда, Дикого, Симонова говорили о режиссерском театре как о театре режиссерского своеволия?

Я хорошо помню, каких мучений стоило рождение спектакля «Собака на сене», какое количество режиссеров принимало участие в его создании, и каждый из них призывался в пожарном порядке. Бабанова и сама сделала попытку режиссировать спектакль. Это был шаг отчаяния. Создаваемый по принципу «Эй, ухнем, еще разик, еще раз», спектакль получился прекрасный, но это была скорее счастливая удача, чем закономерность работы.

Особенностью Бабановой и как актрисы, и как человека было то, что она не могла подчиняться чужой воле ни в жизни, ни на сцене. Ее нельзя было заставить – только увлечь. Я предполагаю, что все последующие режиссеры просто не могли идти вровень с талантом актрисы, с его особенностью и попросту старались избегать работы с Марией Ивановной. Из всех ролей, сыгранных в дальнейшем, блистательной была только одна – эпизод француженки Мари в пьесе Гусева «Сыновья трех рек».

Тревожит меня мысль, что Мария Ивановна по амплуа могла считаться инженю-травести и переход на взрослые роли был для нее невозможен. Мысль эта в какой-то степени утешительна, но и только.

Вернемся, однако, в давние времена. Попав учиться в театральную школу Театра Революции, я, конечно, сразу узнал, что в театре работают такие-то и такие-то знаменитые артисты. Имя Бабановой произносилось первым. Должен сказать, что, еще живя в Костроме, я видел в кинотеатре хронику, где на пленке было рассказано об актрисе Бабановой. Пленка сейчас, вероятно, пропала, так как больше никогда я ее не видел, хотя отснятый крохотный кусочек из спектакля «Мой друг» с Колокольчиковой и Гаем – Астанговым повторялся то тут, то там неоднократно. На той старой пленке была показана Бабанова в жизни. Одетая в неприхотливое пальтишко, в простенькой меховой шапочке, она куда-то шла по Москве. Была еще показана сцена Гоги из «Человека с портфелем» Файко. Боюсь ошибиться, но, кажется, Гога бросался с балкона на мостовую. (Заранее прошу извинить меня, если вся эта пленка, эти кадры – плод моей детской фантазии, я сам во всем этом сомневаюсь, но в глубине памяти откуда-то эти кадры возникли и живут. Неужели выдумал?)

Так вот, эту-то Бабанову мне и предстояло видеть живьем. Шла пьеса Погодина «После бала». Мария Ивановна играла колхозницу Машу и мне… не понравилась. Понравилась Юдифь Самойловна Глизер – Глафира, а Бабанова вся показалась ненатуральной. Живя в Костроме, я прекрасно знал деревенских женщин, и Маша – Бабанова совершенно не походила ни на одну из них. Я был озадачен: и это знаменитая актриса? В чем же дело? Огорчен был очень. А через несколько дней пошел смотреть «Доходное место». Бабанова – Полинька. И тут восторгу моему не было конца. Каждое слово, каждый звук – волшебная музыка, каждая поза, жест – скульптура, гамма чувств – совершенство. А следом Гога, Колокольчикова. И я влюбился в Бабанову навсегда.

Но что же делать с Машей из «После бала»? В какой-то степени примирила меня с ней актриса Магницкая, которую я увидел в этой роли в костромском театре, когда в зимние каникулы поехал к родителям. Магницкая хорошая актриса, я видел ее во многих ролях, уж она-то, думал я, сыграет Машу явной колхозницей, благо эти колхозницы во всех деревнях вокруг Костромы, в крайнем случае на базаре, а костромской базар – в трехстах метрах от театра. И каково же было мое удивление: Магницкая на сто верст была дальше от колхозницы, чем Бабанова. Как, думал я, москвичка Бабанова знает колхозницу лучше, чем костромичка? Что это за необъяснимое явление? Вернувшись в Москву, вновь пошел смотреть «После бала». Да, Маша – Бабанова натуральней, но все же не настоящая. И только позднее я догадался, в чем дело.

Я не знал в жизни ни Полиньку, ни Гогу, ни Колокольчикову, ни подобных им, и мне не надо было эти персонажи соотносить с бытовыми типами, поэтому я принял их как абсолютную достоверность. А колхозниц я знал воочию, и вот эта-то неверная мерка жизнью в ее бытовой достоверности мешала мне принять Бабанову в роли Маши. Может быть, и нашлась бы актриса, которая сыграла бы Машу «вылитой колхозницей», но стало бы это явлением искусства, не знаю. Бабанова была актрисой театральной и совершенно не бытовой, актрисой рафинированной. Хотя под конец жизни она могла сыграть в МХАТе в спектакле «Все кончено» в ансамбле чужеродных по методу актеров, но прежнюю голубую звезду уже невозможно было различить на фоне других звезд.

Я очень люблю современную манеру актерской игры, которую привнесли в театр Олег Ефремов и Анатолий Эфрос, но я знаю и другое актерское искусство и не являюсь апологетом только одной сценической школы. Я понял это давно, когда видел великих трагиков старого времени – братьев Адельгейм. С первых их реплик мне показалось – я попал в какой-то допотопный театр, против которого так яростно выступал Станиславский (а я уже был поклонником его системы). Но чем дальше развивалось действие пьесы, чем драматичнее завязывался сюжетный узел, тем сильнее увлекали меня за собой эти артисты, поднимая на какую-то неведомую мне высоту, погружая в таинственные бездны. Нет, искусство не имеет стандартов, оно многолико и неисчерпаемо, в том числе и в системах.

Пришло счастливое время, и я познакомился с Бабановой в жизни. В 1935 году руководство нашего училища и руководство театра решили назначить художественных руководителей курсов. Ими были М.М. Штраух, Ю.С. Глизер, М.Ф. Астангов, Д.Н. Орлов и Мария Ивановна Бабанова. Наш курс – мы учились уже второй год – достался именно Марии Ивановне. Всеобщему ребячьему восторгу не было конца. Театр находился на гастролях в Ленинграде, и мы ожидали приезда нашего руководителя. Поезд подходил к перрону Ленинградского вокзала (не назывался ли он тогда еще Октябрьским?), весь курс стоял в счастливом воодушевленном ожидании. Приготовленный букет цветов, честное слово, был хорош, мы купили его в складчину на наши студенческие гроши. Поезд подошел… Мы не видели никого, мы ожидали только Ее, нашего кумира! И вот в дверном проеме, в тамбуре, показалась Мария Ивановна. В синей бархатной панамке, в таком же синем бархатном костюме, так шедшем к ней. Мы не бросились навстречу, но она догадалась, кто мы такие, и подошла сама. Мы вручили цветы, и, я думаю, горящие наши глаза осветили все, что мы чувствовали, что хотели сказать. Мария Ивановна всю жизнь ненавидела официальные церемонии и высокие слова, боялась их и в эту минуту, но все обошлось. Все получилось и горячо, и по-человечески. Встреча эта хорошо сохранилась в моей памяти.