Канализация, Газ & Электричество - Мэтт Рафф

В Филадельфии, как и в Нью-Йорке, в некоторых зачумленных районах вспыхивали недолгие бунты, в городе был введен комендантский час, но Фило-то этого не знал — он просто не смог поймать такси. Фарерские монеты не подходили к портовым телефонам-автоматам, и он решил, что пройдет две мили до дома Флоры пешком. Удача и неведение провели его мимо рыщущих полицейских автомобилей и натыканных по пути КПП Национальной гвардии.

Добравшись до места, Фило увидел, что в доме Флоры нет света. На улице тоже было пустынно, он встревожился — время-то еще детское — и забарабанил в дверь подъезда. Его не впустили, но Фило колотил с такой силой, что вскоре сломал замок. Он взбежал на четвертый этаж, не встретив ни души.

Дверь в квартиру Флоры была открыта. Свою дочь Фило обнаружил в кресле у раскрытого окна: девочка лежала на материнском халате. Для полумертвого от голода и жажды ребенка она выглядела удивительно довольной: улыбнулась Фило и зажала в кулачке его палец, а потом спокойно ждала, пока он обыскивал квартиру. Флоры и след простыл. Борясь с паникой, Фило отнес ребенка на кухню, отыскал бутылочку, какую-то смесь, свежий подгузник; покормил ее, искупал в раковине и переодел. Потом взял телефон на кухне — тот еще работал — и набрал 911. Дважды было занято, он хотел попробовать еще раз, но заметил на улице полицейскую машину с мигалками.

И тут начался подлинный кошмар: Фило открыл окно и стал звать на помощь. Машина остановилась, оттуда вылетели четыре полицейских с винтовками. Но копы не видели в Фило ошарашенного отца, умоляющего помочь ребенку; они увидели громадного орущего негра с чем-то, по размеру напоминающим бомбу. И принялись палить в него. Когда Фило нырнул в комнату, копы схватились за баллоны со слезоточивым газом и немедленно подожгли здание. Прижимая младенца к груди, Фило выбежал из дома через заднюю дверь; копы передали информацию в ближайший пост Национальной гвардии и велели им быть начеку, потому что в районе якобы бегает псих с бомбой.

Назад в порт он добирался почти до самого утра. На улицах, казавшихся ранее пустыми, теперь сновали вооруженные люди, которые, как понял Фило, завидев его, будут стрелять. В какой-то момент, когда Фило полз между машинами на стоянке, чтобы его не засекли с вертолета, он бросил взгляд на чей-то заказной номер — там значилось СЕРАФИНА, и он принялся напевать шепотом это имя дочери, чтобы успокоить ее. Оно ей понравилось.

Удача была на их стороне. К рассвету Фило добрался до «Зодиака»; Серафина уснула в уютном ящике с аварийным оснащением, а ее отец стремительно повел лодку подальше от этого дебильного берега. Остановились они лишь однажды — зашли в Морской клуб Франклина и слили топливо из оставленной без присмотра яхты, — а потом уж Фило гнал на всех парах, пока Филадельфия не осталась далеко позади. Он пошел дальше, вверх по реке, к Трентону; хоть и казалось, что плыть к морю безопаснее, он понимал, что Воины Радуги наверняка уже ушли из залива Делавэр, так что для начала Фило решил отыскать не охраняемый войсками газетный киоск и выяснить, что же происходит. Ему и в голову не приходило, что подобный хаос творится и в остальных городах, и уж тем паче — что они с дочерью сделали только первый шаг в длительном бегстве от цивилизации. Фило осознавал одно: он остался в живых и хочет и далее пребывать в том же виде; а также, если только Флора не даст ему знать, в «город братской любви» в ближайшее время он не вернется.

— Нет, на самом деле это объяснимо, — сказал Фило Лексе. Он завершил осмотр подлодки, и теперь стоял, навалившись на капот Бетси Росс; Лекса прислонилась к нему, снова прижав к себе руки возлюбленного, словно ремень безопасности. — То, что я пережил чуму и ее последствия. Если у меня и есть какая-то история жизни, то это третий лишний. Черный амиш, где это видано? Позже, переехав в Филадельфию, я поменял их местами: амский афроамериканец — тройное А, как говорила Флора, — а такое где слыхано? — Он положил подбородок Лексе на плечо и уставился на «Яббу-Даббу-Ду». — Как ты думаешь, если все пойдет совсем уж плохо, это хоть как-то зачтется?

— В каком смысле?

— Ну, ты вот говорила: большинство сочло бы эту миссию по спасению лемуров безумной. Большинство и пытаться бы не стало. А большинство из тех, кто попытался бы, наверняка бы не выжило, уж не говоря о том, что ничего бы у них не вышло…

— …но ты — не большинство, — сказала Лекса, когда просекла логику. — По сути даже, ты — самое не-большинство на свете. Значит, есть шанс, что как раз у тебя все получится.

— Точно.

— Хотя я не уверена, что все именно так устроено, — добавила Лекса. — Так что старалась бы поосторожнее.

— Не бойся, — ответил Фило.

— Вот, — сказала Лекса.

Она порылась в сумочке и дала ему старинный серебряный доллар — пальцы пяти поколений почти полностью стерли гравировку.

— На удачу? — спросил Фило.

— Скажем так — это лишний повод быть осторожнее, — ответила Лекса. — Он мне очень дорог. Я сильно разозлюсь, если монетка окажется на дне Гудзонского каньона, откуда мне ее не достать. — Она повернула голову и посмотрела Фило в глаза. — Понял?

Тот кивнул. Взял серебряный доллар и положил в карман, потом опустил голову, коснувшись макушкой подбородка Лексы, прижался губами к ямочке на шее, улыбнулся и проговорил:

— Понял.

КУРДСКИЙ ЛЮБОВНЫЙ АМУЛЕТ

Серафина отыскала Маршалла Али в каюте. У него между ног на полу стоял открытый переносной сейф, а рядом на койке была разложена коллекция каменных артефактов.

— Это что? — поинтересовалась Серафина, когда Маршалл Али махнул ей, чтобы не стеснялась.

— Курдская археология, — ответил он. — Все, что от нее осталось. — Он показал на переборку, у которой стояло еще пять таких же сейфов, связанных брезентовыми лентами. — Когда я бежал из Турции, много контейнеров пришлось оставить; я смог унести на себе только это. Но все равно это самая большая коллекция курдских артефактов в мире. Да и единственная.

— Тебе пришлось бежать из Турции?

— С надежным другом Османом Хамидом. Он водил роскошное такси из Стамбула в Диярбакыр, где я жил. Мы с ним смотрели видик в доме моей бабки: американские фильмы про боевые искусства и пиратские кассеты с Сонни Боно и Шер Саркисян[218]. И каждый год в священный месяц Рамадан[219]мы обыскивали руины Турецкого Курдистана. Согласно обычаям Рамадана мы постились, и от голода у нас возникали видения, раскрывавшие тайны прошлого. К сожалению, от поста еще и портится характер. В нашей последней экспедиции нас засек жирный солдат-турок, противный до жути. Он подкрался к нашему лагерю на джипе и услышал, как я пел песню Сонни и Шер, которую сам перевел на курдский. А в Турции это серьезное преступление.