Завтра ты умрешь - Анна Малышева

На прикроватном столике стоял телефон. Она сняла трубку и набрала прямой рабочий номер Банницкого, который знали только очень немногие. Она сама, будучи его любовницей уже три года, получила его несколько месяцев назад, как раз когда они готовили документы для совместной поездки в Англию. Марина прослушала несколько длинных гудков и уже решила было положить трубку, когда ей вдруг ответил знакомый голос. От волнения она не сразу нашла слова, задохнувшись тем, что хотела сказать, но Банницкий понял и пришел на помощь:

– Успокойся. Ее в доме нет.

– А где она? – Марина снова присела на постель – ноги решительно отказывались ей служить этим утром. – Ты вызывал врача?

– Не совсем, – уклончиво ответил тот и, предупреждая град возгласов и вопросов, заговорил громче: – Послушай, окажи мне услугу, ради детей! И ради нашего ребенка тоже! Выбрось на время все из головы и просто послушайся!

– Где тело? – У нее заметно начинал дрожать голос. – Миша, я не могу тебя просто послушаться, как ты мило выразился! После всего, что узнала, – не могу!

– Я хочу, чтобы ты с детьми уехала. – Он как будто ее не слышал. – Я написал им записку. Они ее прочли?

– Они прочли, но…

– Слушай меня и делай все, что я тебе скажу! – продолжал он, все также напористо. Ей было ясно, что возражений он не примет, препятствий просто не заметит. Она уже знала его таким, и раньше ей казалось, что эти качества – залог победы. «Победы… Над кем? – Она ошеломленно взъерошила волосы, прижимая трубку к уху, боясь упустить хоть слово. – Похоже, он думает, что надо мной!»

– Я хочу, чтобы вы уехали отсюда, пока все не успокоится. Боюсь, в скором времени у меня будут некоторые неприятности из-за Надежды. Ты вряд ли поняла, но она наглоталась таблеток.

– Самоубийство? – еле вымолвила Марина. – Но как это могло быть?! Только не она!

– Не знаю! – резко бросил он. – Но я ее брат, и разбираться придется мне. Не хочу, чтобы ты и дети в этом участвовали, потому и увез ее отсюда сегодня, пока вы спали.

– Куда, Миша?!

– На ту квартиру, которую она сняла. Надя успела дать мне адрес. Лучше будет, если ее найдут там, а не у нас. В сущности, какая разница? Я перевез туда тело. Поставил у кровати на тумбочке пузырек из-под таблеток, стакан, из которого она запивала лекарство. Даже окурки собрал и переложил их в ту пепельницу – чем черт не шутит!

– Господи, как ты мог… – пробормотала она, но так тихо, что он ее не услышал и продолжал:

– Я хочу, чтобы вы пожили какое-то время в Англии, но у тебя будут кое-какие сложности с документами, так что пока поедешь как турист. Я все решу, все устрою и сразу приеду, слышишь? Главное, не волнуйся, тебе нельзя!

– Я не понимаю, как ты мог это сделать со своей сестрой! – уже громче произнесла Марина и на сей раз была услышана. Банницкий изумленно ответил, что совершенно ничего своей сестре не сделал – та сама ушла из жизни, и кстати, в своем фирменном стиле – доставив окружающим массу неприятностей своей смертью, как раньше доставляла жизнью.

– Одно меня гложет – я ведь так и не заплатил ей те проклятые пять тысяч долларов, – вздохнул он. – Вечером приехал с работы, Надя меня встретила, сразу заговорила о деньгах, устроила скандал… Я отказался платить наотрез. Она ушла к себе, хлопнула дверью, и, конечно, я не особо рвался с ней общаться… И вот чем все кончилось. Думаю, она сделала это мне назло!

«Не верю, такие, как она, цепляются за жизнь до последнего!» – хотела крикнуть Марина, но не издала ни звука. Банницкий, успокоенный молчанием подруги, продолжал ее уговаривать – все более ласково и даже покровительственно, хотя такого тона он прежде в общении с нею не допускал.

– Пойми, малышка, хоть я все и устроил, неприятности будут. Зачем они тебе, в твоем состоянии? Уедешь, развеешься, отдохнешь. Девочки пойдут в свою прежнюю школу – думаю, проблемы там были не из-за них, а из-за того, как их воспитывала Надя… Упокой Господь ее душу, – прибавил он без особых эмоций. – Ты и родить можешь там, я все устрою. Конечно, я не смогу приезжать очень часто, но раз в две недели постараюсь прилетать к вам на выходные. А во время родов буду с тобой.

– Ты все замечательно продумал, – ответила она, борясь с внезапно накатившей истерической смешливостью. – А как ты заткнешь рот актрисе? Генрих Петрович украл ее гонорар, и она не успокоится, пока не получит денег.

– Эта шантажистка получит все, что ей причитается, – уже совсем иным тоном произнес он. – Забудь о ней, хотя бы ради нашего ребенка!

– Она ждет денег сегодня, пойми – сегодня! – Марина прикрыла глаза, гоня прочь подступающие бессильные слезы, сменившие только что рвавшийся из груди смех. Это была настоящая истерика, полный упадок сил, и женщина была готова сдаться. У нее просто не осталось сил бороться за какую-то мифическую, никому не нужную правду о смерти светловолосой женщины, которую она и видела-то только на фотографии. – Заплати ей, и не придется увозить куда-то детей!

– Я заплачу, – пообещал он после паузы. – Марина, обещай только одно – ты не бросишь детей! Обещай! Ведь мы уже одна семья, неужели ты не чувствуешь?

Его голос внезапно повысился, в нем зазвенела фанатически-напряженная нотка. Марина молча плакала. «Чувствую, ох как чувствую, поэтому мне так страшно, поэтому я не могу послать его к черту, бросить девчонок, сделать аборт и все забыть! Стать такой же карьеристкой, как наша Валерия, – у стиральной машины и то больше личной жизни, чем у нее! Не могу, я уже прикована к ним ко всем, и к этому дому, и к… И к его бывшей жене тоже».

Она вытерла слезы и сипло сказала, что может обещать только одно – сейчас дети получат, наконец, омлет на завтрак. Банницкий молчал – как ей показалось, очень долго. Она уже решила, что связь прервалась, когда вдруг услышала, как он отвечает, что, в общем, об этом и шла речь. Пусть они остаются в доме, если она не хочет никуда уезжать, пусть играют в парке или едут развлекаться в Москву, пусть делают, что хотят, – приказывать он не может… Ему хотелось бы только, чтобы она заботилась о них. Трубку он повесил первым, и Марина с минуту сидела, слушая гудки, сверлящие тишину комнаты.

Она с трудом нашла в себе силы встать, подошла к окну, отдернула плотную штору, открыла одну створку и долго дышала горьковатым сырым воздухом, плавной волной потекшим в комнату из парка. Ей казалось, что она уже очень давно живет здесь, так давно, что невозможно было вспомнить, когда все началось? Когда все было таким простым и понятным и как успело сделаться таким сложным и пугающим? Она уже не искала ответа – просто стояла у окна и смотрела на красновато-голубые сосны, замершие в прозрачном осеннем воздухе, на рваный полет запоздалой белой бабочки, кружащей над клумбами, на забытую синюю тарелку для фрисби, валявшуюся на сыром зернистом песке у крыльца. За ее спиной послышались неуверенные легкие шаги, но женщина не обернулась – она знала, кто идет. Ее рук коснулись маленькие детские руки, и она взяла их – в левую – Ульянину, в правую – Алинину.