Возвращение - Готлиб Майрон

того, как закончишь читать последнюю страницу этих записей. Я не знаю, сколько еще я успею написать. Спасибо – я верю тебе.

***

Я счастлива. У меня была возможность в жизни испытать то, что мало кто испытал. Я прожила дольше, чем некогда предполагалось. Мы могли быть счастливы десять лет и даже больше и вместить в них то, что другие не смогут накопить за семьдесят. А знаешь что – бог с тобой, смейся, если так тебе легче расставаться со мной.

Прощай, любовь моя.

МАРТ

В три часа утра по восточному стандартному времени (Атлантическое побережье Соединенных Штатов) в моем доме недалеко от Бостона раздался телефонный звонок. Звонила мама. В Иерусалиме было десять утра.

Она возбуждена и напугана.

– Я знаю, это произойдет сегодня. Я не знаю где, в каком городе, не знаю время – знаю только – это произойдет сегодня.

– Что ты знаешь должно произойти? – спрашиваю, хотя прекрасно знаю, что она имеет в виду.

– Не знаю деталей, знаю только, это ужасное произойдет сегодня.

– Откуда ты знаешь? – продолжаю донимать ее бессмысленными вопросами.

– Вчера днем оно начало видеться, а ночью я почувствовала, что это произойдет сегодня.

Я не припоминаю, чтобы она когда-либо рассуждала в категориях «видеться» или «почувствовать». Она всегда или знала, или понимала. Слишком много секретов и тайн было скрыто в ней. И создавать новые, используя «почувствовала» или «привиделось» дополнительно к тем, которые она так тщательно прятала, было не в ее правилах.

– Где ты была? С кем общалась?

– Я бродила по городу и, вероятно, перевстречала тысячу людей, но никого конкретно назвать не могу.

– У тебя есть друг в Шабаке. Звони ему. Если кто-то знает, что делать в таких случаях, то это только они, – предлагаю я.

– Я звонила, он стал задавать такие же дурацкие вопросы, что и ты, – я впервые услышал от нее такое слово. – Помоги мне.

– Что ты думаешь, я могу сделать? Я на другом конце света, кто будет разговаривать со мной, и что я скажу? Тебе почудилось, что сегодня будет теракт.

– Именно. Если только это скажут два разных человека, они начнут что-то делать. Они поймут, что я не сумасшедшая, – умоляет она.

Я не знал, что в этом случае лучше.

– Дай мне телефон, – прошу ее.

Она назвала номер, и я тут же позвонил. Никто не снял трубку. Я представился и оставил сообщение, стараясь говорить спокойно и вразумительно, чтобы показать, что по меньшей мере один из нас все еще в здравом уме. Попросил перезвонить мне или ей, но ожидать ответного звонка не стал.

Так вот к чему она готовилась сама и готовила меня столько лет. Я воспринимал это как хитрый воспитательный трюк. Не просто учить и воспитывать, а учить и воспитывать для какого-то особого случая – неизвестно какого, который когда-нибудь – неизвестно когда – произойдет.

Я не верю в оракулов. Поражаясь всю жизнь ее интеллекту и интуиции, безошибочному чутью, я так и не принял ее сверхчутья. Предвидения того дня выходят за пределы человеческих возможностей. Я надеялся, она ошибается, но с ужасом думал, что может оказаться права. Она никогда не ошибалась. Человеческая психика не создана нести в себе тяжесть такого предчувствия. Но все это не имело значения – независимо от того, руководит ли ею, а теперь и нами, здравый смысл или больной рассудок, я был частью этого, она ждет от меня помощи и это самое малое, что я могу для нее сделать.

Много лет назад в один из тех редких необыкновенно спокойных и гладких дней, когда кристальный воздух опьяняет свежестью, чистотой и прозрачностью и солнце не греет, а ласкает, а тело, бесплотное и невесомое, лениво повисает или медленно струится вдоль улиц, с ее помощью я сделал открытие жизни. Она показала мне качество, которое поднимает человеческие отношения к недоступным вершинам.

…доверие.

Доверял ли я ей до того дня? Конечно. И вот это самое «конечно» уродует доверие. Слово «конечно» не может употребляться в одном предложении с «доверием». Это самое тяжелое завоевание и самая легкая потеря – странно, она никогда об этом не говорила со мной. Вероятно, знала, что у нее будет возможность показать это на деле, и чем больше я думал о том дне, тем больше убеждался – она втянула нас в тот риск, чтобы продемонстрировать эту невероятную силу.

В офисе я держал подробные карты Иерусалима, Тель-Авива и Хайфы. Я развесил карты на трех стенах, сел в центре кабинета спиной к окну и приготовился слушать. Молчание в ответ не удивляло меня – ни я, ни карты не были готовы к общению друг с другом.

Я достал тоненькие ханукальные свечи и разбросал в беспорядке на столе

Мой офис выходит окнами на задний двор, плотно заросший цветами, кустами и деревьями, надежно предохраняющими дом от звуков цивилизации, пропуская через свои акустические фильтры только шорохи листьев, шелест ветра, шепот ночной жизни. В ту тихую мартовскую ночь все звуки тревожно замерли. Капѐль откапала неделю назад, птицы заблудились на своем пути из южных морей в Новую Англию. Безымянная балка издала томный стон в ответ на перелом температуры, и дом плавно опустился в тревожную тишину.

Я вырубил все электрические предохранители, чтобы обессветить вмонтированные в потолок ночники датчиков движения, и погасить голубенькие и зелененькие табло на всех электронных приборах и часах в доме. Свет ночных фонарей перед домом умирал, едва добравшись до середины крыши. Луна и звезды надежно упрятались в подземельях низко нависших над деревьями тяжелых черных туч, они же с жадностью пожирали небесные отсветы никогда не спящего за горизонтом Бостона.

Мой слух, зрение и другие неизвестные физиологии сенсорные каналы настроились на мембраны, которыми она передала мне бесформенные и необозримые образы, на волны, пересекшие ее подсознание где-то в Иерусалиме на противоположном острие диаметра, пронзающего сердце земли, вибрации твердых и мягких тел, миллионнократно отраженных от ионосферы и черепиц безмятежных европейских крыш, альпийских снежных вершин, гранитных глыб португальских утесов, белых пенистых гребней бирюзовой бездонной Атлантиды и в конце своего длинного пути, истощенно осевшие в темноте и глухоте моего офиса. Все, что от меня требовалось – разрушить заграждения между мной и теми феноменами, заполнившими офис, которые не только не объяснены, но еще даже не открыты физикой и физиологией.

Я зажег первую свечу и открыл окно. Огонь некоторое время боролся за жизнь, не имея шансов. Пока он безропотно угасал, я успел набраться озарения