Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

Доктор показался мне человеком удрученным или, во всяком случае, переживающим непростой период в жизни. Он сидел за столом среди потертой мебели, покуривая сигару, в рубашке с закатанными рукавами. На полках я хорошо натренированным на книги глазом углядел томики Спинозы, Гегеля и других автором, не слишком соответствующих докторской профессии, а в особенности такой ее отрасли. Внизу располагалось музыкальное ателье. Память услужливо подсказала мне фамилию владельца: Страччьятелла. За стеклом витрины девочки и мальчики перед микрофоном играли на гитарах, голые ноги малышей, свисая с табуретов, не достигали пола, но шум они производили страшный — музыка гремела на всю округу, вырывалась на вечернюю улицу, в наступивший после недавнего снегопада холод, и перекрывала даже грохот трамваев, старых на этом маршруте и потому нещадно скрипевших и дребезжащих.

Доктор своих услуг не рекламировал и не пытался произвести на нас впечатление. Он выглядел равнодушным. Хотя, возможно, и не был жестокосердным, но все в нем, казалось, говорило: «Какой прок в сочувствии?» А может, сказывалось его презрение ко всем этим вдвойне беспомощным созданиям, поначалу не сумевшим противиться чувству, а затем искоренить последствия. Он, естественно, принял меня за любовника Мими, как, видимо, она и желала; мне же это было, в общем, безразлично. В результате мы сидели в кабинете, где врач разъяснял нам, профанам, механику процесса и его суть — коренастый, толстощекий, одышливый, хладнокровный, с волосатыми руками, хозяин всех этих пропахших сигарным дымом и затхлостью человеческих тел черных кожаных кресел. Нет, злым он явно не был и являлся, по-видимому, человеком неглупым, насколько это требовалось для преодоления профессиональных трудностей, но и не больше. И все это под ритмический грохот и синкопы, дребезжание гитарных струн и грустные их переборы. И Мими с ее милым лицом, светловолосая, румяная, с поникшим цветком на шляпке, матерчатым, красного цвета, в обрамлении белых цветочков помельче. О, этот красный цветок, хранящий память о летнем зное, нагретых солнцем стенах и в то же время о тесноте галантерейных прилавков; брови, сдвинутые решительно и вместе с тем конфузливо, в замешательстве перед представившимся серьезным шансом и с беспомощностью, которую угадывал доктор, беспомощностью, когда женщина ждет предстоящего и знает, что этого не избегнуть и другого пути с честью выйти из испытания для нее нет.

— Инъекция вызывает схватки, — пояснил доктор, — которые могут исторгнуть из вас нежелательный плод. Нельзя гарантировать, что это произойдет, но даже если инъекция подействует, иногда требуется хирургическое вмешательство — проникновение в матку и выскабливание, — то есть процедура, которую актрисы в Голливуде в интервью обычно именуют аппендицитом.

— Я попросила бы вас избавить меня от ваших шуток. Здесь меня интересует только медицинская помощь! — немедленно парировала Мими — пусть не думает, что имеет дело с робкой фабричной девчонкой, которую обрюхатили и бросили, и теперь она будет ловить каждое его слово и благодарной улыбкой встречать остроты, бесконечно далекие от ее скорбей и страха перед грозящей опасностью. Мими не чета такой бедняжке, ставшей жертвой своей слабости и нежности. Нежность Мими не бросалась в глаза, да и сохранилась ли в ней вообще нежность и какие потрясения могут вызвать ее на свет божий?

— Давайте не будем отклоняться от темы, — сказала Мими.

Темные ноздри доктора обиженно дрогнули.

— Хорошо! Так вы готовы к инъекции или нет?

— Какого черта стала бы я тогда переться к вам в такой холод и темнотищу!

Он поднялся и поставил на газовую конфорку эмалированную кружку, которую тут же цепко, словно когтями, охватили неровные язычки пламени. Действуя с ленивой неспешностью человека, готовящего себе на завтрак яйцо всмятку, доктор бросил в кружку шприц, потом выудил его пинцетом, и приготовления были закончены.

— А если, предположим, мне понадобится дополнительная медицинская помощь, вы сможете мне ее оказать?

Он пожал плечами.

— Так что вы после этого за доктор, черт возьми! — Голос ее зазвенел. — Даже не обговорили со мной это условие! Может, вам плевать на тех, кому вы делаете эти свои инъекции? Думаете, пропади они пропадом, чихал я на них. Вы что, считаете все это игрушками? Думаете, им жизнь не дорога?

— Если такая помощь потребуется, я смогу вам ее оказать.

— Вы хотите сказать, если вам за это заплатят, — уточнил я. — Ну и сколько вы сдираете с пациента?

— Сотню долларов.

— А за пятьдесят не пойдет? — спросила Мими.

— Поищите кого-нибудь, согласного на пятьдесят.

Всем своим видом он демонстрировал безразличие. Non

euro[177]. Чего проще! Сказал — и гора с плеч. Спрятать шприц и ковырять в носу, размышляя о высоком.

Я посоветовал Мими не торговаться:

— Материальная сторона значения не имеет.

— Так вы хотите сделать инъекцию? Мне, как вы понимаете, все равно.

— Ты можешь еще передумать, Мими, — шепнул я ей на ухо.

— И что будет, если я передумаю? Куда деваться?

Я помог ей снять пальто с меховым воротником, и она взяла меня за руку, словно это мне предстоял сейчас укол шприца. И в тот момент, когда, обняв ее плечи, я вдруг остро ощутил ее волнение и захотел как-то выразить свое сочувствие, Мими расплакалась. Глаза мои увлажнились, и мы обнялись, словно и вправду были любовной парой.

Однако доктор дал нам понять, что время дорого. С печалью или досадой он наблюдал, как я утешаю девушку. Если раньше, приняв меня за ее любовника, он и испытал ко мне некоторую зависть, то в разыгравшейся сейчас сцене завидного было мало. А может, и было — он не знал.

Мими между тем решилась, протянула руку, и он вонзил в ее предплечье иглу, пустив по жилам показавшуюся мне очень густой жидкость. Он предупредил, что начнутся боли, похожие на родовые схватки, и ей лучше лечь. Плата составила пятнадцать долларов, которые она внесла сама, не желая в этом случае брать мои деньги. Правда, и у меня с финансами было туго. Ухаживание за Люси разоряло меня. Кое - что мне задолжал Фрейзер, но если бы он мог рассчитаться со мной, то и Мими прислал бы денег. Она не хотела беспокоить его этим — ведь он все еще копил на развод. А кроме того, это было в духе Фрейзера — отмежевываться от такого рода вещей. У него всегда находилось что-то серьезнее и важнее происходящего непосредственно рядом, перед его глазами, достойнее и благороднее. Это было его чертой, служившей Мими вечным поводом к злорадству и все же культивируемой в нем ею самой — как некая идиотская, но редкая особенность. Нельзя назвать его скупым — он просто отодвигал от себя какие-то сиюминутные вещи, словно те мешали ему направить свою щедрость по маршруту более значимому и долговременному.

Так или иначе, дома Мими легла в постель, проклиная доктора, поскольку снадобье уже начало действовать. Но схватки были, как она выражалась, «пустыми» и результата не давали. Ее сотрясала дрожь, она обливалась потом, скидывала одеяло, обнажая худые плечи и костлявые ключицы; детский лоб мучительно морщился, и она глядела на меня расширенными, горевшими синим огнем глазами.