Завещание бессмертного - Евгений Санин

- Ты хочешь сказать, что Гедита… — Эвбулид запнулся не в силах вымолвить страшное слово. Но Диокл опередил его:

- Нет! Мать жива, и она… по–прежнему ждет тебя. И сестры тоже, надеюсь, живы. Правда они давно уже не дома… Но, поверь, лучше тебе не ездить туда… Оставайся со мной!

Эвбулид прищурившись, оторвал взор от закатного моря и оглянулся на город.

Афины, куда доставил его и сразу же умчался к своим пиратам сын, были как всегда жизнерадостны и многолюдны.

Франты в вызывающе пестрых одеждах и отделанных серебром полусапогах, щеголи с длинными, аккуратно уложенными волосами, лохматые философы, атлеты с короткими стрижками, инвалиды и путешественники в шляпах, рабы с тяжелыми корзинами различных покупок для своих господ, — казалось, все население города было сейчас на улицах. И большинство из них торопились домой с агоры.

Дойдя до района Большого водопровода, Эвбулид остановился, чтобы немного перевести дух. Как долго он ждал этого счастливого мига и вот, наконец, он наступил…

Быстрым шагом он миновал дом позолотчика шлемов Демофонта, не без тревоги отметив, что оттуда не слышен не смолкавший прежде ни днем, ни ночью мелодичный постук молотка.

После, потом он обо всем поговорит с ним!

Сейчас главное – Гедита! Скорей к ней! Как там, что там она?

Однако в родном жилище никого не оказалось.

Эвбулид вернулся к дому соседа и окликнул его.

Навстречу ему вышел слепой человек. Эвбулид содрогнулся, узнав в нем Демофонта. Тот тоже признал его по голосу, но затем пробежал быстрыми, уже умелыми пальцами по лицу, приостановился на лбу, где было клеймо, и недоверчиво прошептал:

- Эвбулид… это ты?

- Да я, я! – с легкой горечью усмехнулся Эвбулид. — А где Гедита?

- Где ж ей еще быть, на агоре, в цветочном ряду!

- Эх, знал бы, сразу пошел бы туда! – огорчился Эвбулид. – Но ничего, я и сейчас ее там найду! Или встречу по дороге домой!..

- Не надо, стой, Эвбулид, она… — попытался объяснить ему что–то Демофонт, но Эвбулида уже нельзя было остановить.

Он рванулся на улицу и только услышал позади себя взволнованный голос соседа, которым тот звал на помощь жену.

Скорее, скорее к ней!..

Эвбулид шел навстречу сплошному потоку людей, уворачивался, толкался и казался щепкой, каким–то чудом плывущей против течения многоводной реки.

Он боялся пропустить Гедиту в таком множестве народа, но опасения его были напрасны.

Его жена еще находилась на опустевшей агоре. Она, уже совершенно одна, стояла в цветочном ряду, на том самом месте, где он когда–то, купив гирлянду, подал щедрую милостыню женщине, у которой погиб муж.

Эвбулид бросился было к жене, но его сердце вдруг сжалось от того, как она изменилась за это время. Опустившиеся плечи, седые, собранные в небрежный пучок волосы, горькие, почти старческие складки у увядших губ…

И все–таки это была она, его Гедита.

Он подошел к ней сбоку, и, тихо позвал:

- Гедита!..

Женщина вздрогнула от неожиданности, и, словно видя перед собой запоздалого покупателя, радостно прошептала:

- Господин, как хорошо, что ты пришел! А то я уже собралась уходить…

- Гедита, это же я… — растерялся Эвбулид.

- Ты, наверное, один из прежних знакомых моего мужа? – еще больше обрадовалась женщина. — Тогда ты непременно купишь мою гирлянду. Я ведь продаю их, чтобы собрать деньги на выкуп его из рабского плена!

Гедита ласково погладила цветы и предложила:

- Выбирай любую!

- Да я куплю у тебя их все! Ты что, правда, не узнаешь меня?! – закричал Эвбулид, и вдруг услышал за спиной задыхающийся после быстрой ходьбы голос соседки:

- Она никого не узнает теперь, Эвбулид.

…Вечером Демофонт с женой рассказали ему, что случилось с Гедитой. После того, как пришедший к ней афинский путешественник сказал, что ее мужа продали в рабство в далекий Пергам, она сразу же начала собирать деньги на выкуп. Однако, вскоре в дом зачастили кредиторы, и забрали все то немногое, что удалось скопить. Не оставили даже денег на жизнь. И тогда Гедита вместе с дочерьми стала плести цветочные гирлянды, выручки от которых им едва хватало на еду. Случайно узнав, что один афинский купец едет в Пергам, она сдала на полгода в рабство Филу и Клейсу и отдала ему все деньги в надежде, что тот найдет и выкупит Эвбулида. Но то ли шторм был тому виною, а может, пираты, пропал и купец, и деньги. Через полгода все те же безжалостные кредиторы перепродали Филу и Клейсу в далекое рабство… Сбежал, бесследно пропав, Диокл… И Гедита, не выдержав всего навалившегося на нее горя, повредилась в уме. Теперь она одна плела гирлянды из цветов, и никого не узнавая, жила только тем днем, когда выкупит Эвбулида, а затем, уже с его помощью — и дочерей…

«Только разве теперь их найдешь? Тех перекупщиков давно уже и след простыл!» – закончил свой грустный рассказ Демофонт, и его жена, утирая слезы, вздохнула: «Хорошо ты хоть вернулся!»

«Да, да! – поспешил согласиться Эвбулид. – И теперь я сделаю все, чтобы Гедита опять стала прежней!»

На следующий день он не разрешил Гедите идти на агору и показал сложенные на столе пирамидками монеты, которые дали ему Диокл с Аспионом.

- Вот, смотри!

- Что это? – недоуменно взглянула на него жена.

- Выкуп!

- Чей?

- Мой! То есть… Эвбулида!

- А… Филе и Клесе?

- Хватит и им! – утаивая вздох, пообещал Эвбулид.

Гедита, совсем как в дни их счастливой молодости, радостно всплеснула руками, затем разом, узнавая мужа, прошептала:

- Эвбулид!..

И обмякла в его объятьях.

Сердце ее не выдержало еще одной тяжести, пусть она и была долгожданным счастьем…

Похоронив Гедиту, Эвбулид слег в сильнейшей горячке.

Вызванный соседями лекарь, несмотря на то, что ему было обещано щедрое вознаграждение, только беспомощно развел руками и сказал, что, в конце концов, в споре между Асклепием и Аидом, всегда побеждает Аид.

Услышав это, собравшийся уже было умирать вслед за женой, Эвбулид вдруг ужаснулся.

Он уже был раз под землей, в Пергаме, добывая серебряную руду, из горсти которой, может, была изготовлена эта монета! И не хотел еще раз идти туда, тем более, теперь уже навечно! Из земного аида еще можно было еще сбежать, хотя бы попав под обвал или другим способом уйдя из жизни. А от этого уже не было никакого спасения!

Однажды появившись, эта мысль не давала ему больше покоя. Она заняла весь ум, оттесняя куда–то жар, боль, слабость и даже подняла его с одра смертельной болезни.