Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

И я погружаюсь в размышления: а что сможет найти здесь и в этом времени какой-нибудь более поздний Джефф Фэйи.

Да золотую рабочую часть кирки.

Если я не проберусь сюда ночью через несколько дней и не перепрячу ее получше.

* * *

– Нет, не там, – говорю я Лете, когда она оглядывается в поисках чего-нибудь, на чем мы могли бы посидеть, пока Джефф Фэйи пытается узнать, что это за свет такой в доме Бейкеров.

Ее инстинкты последней девушки привели нас прямо к Бабу. Но нам сейчас совсем ни к чему видеть мертвеца в форме. Ни сейчас, ни когда-либо в будущем.

И мы вместо этого садимся перед входной дверью на том, что должно стать верандой дома Леты.

– Слишком уж тут все нелепо? – спрашиваю я, похлопывая дерево под нами.

– Да, – отвечает она, но остается на месте.

– Я больше не хочу прятаться под кухонной раковиной, – говорю я, пытаясь внести в атмосферу некую легкомысленность.

– Я просто хочу домой, – отвечает Лета, глядя на другой берег озера, возможно, на свет в конце пристани. Но, может быть, она смотрит и на свет на собственной веранде. Она может найти именно свой свет, я в этом не сомневаюсь. Я тоже пытаюсь, вы, наверное, думаете, что мне это легче легкого, я ведь всю свою жизнь здесь прожила, но я теряюсь, видя перед собой все это мерцание, а еще меня охватывает тревожное чувство, будто я смотрю отсюда на город с другой стороны.

Я могу вроде как увидеть себя семнадцатилетнюю, бегущую по пристани в военных ботинках, я хочу сказать, что за ее спиной светят два прожектора, рядом с этой машиной стоит некий строитель, его правая рука тянется к этой убегающей девушке, его рот открыт, он хочет назвать ее по имени, но он еще не знает его.

Но я могу видеть и еще дальше назад, вот все мы, дети, выстроены на пристани, чтобы Харди устроил нам душ с помощью большого винта на его аэроглиссере. Мы все визжим от восторга. И я вижу Джослин Кейтс на мелководье, она поднимает руки, встречая первого пингвина, собирающегося спрыгнуть со льдины, обещая нам, что все будет в порядке, что она никого из нас не уронит, что никакого Иезекииля на самом деле там нет, что это все сплошные выдумки. И отсюда, мистер Холмс, я вижу, как ваш ультралегкий чадит, летя к дому тем днем, вижу, как вы теряете высоту, я знаю, что, упав наконец в воду, вы крепко сжимали губами сигарету «Мальборо». В такой ситуации ничего другого и не остается. И я вижу еще дальше назад. Вижу, как Кросс Булл Джо сдает назад свой пикап к пристани, чтобы вытащить за подбородок маленькую мертвую девочку, и тут же стоит двенадцатилетняя Кристина Джиллетт, она стоит перед капотом этого пикапа в юбке из клетчатой бумажной ткани, наполовину спрятавшись за отцом, но все равно смотрит, впитывает увиденное, чтобы десятилетия спустя рассказать мне обо всем этом.

Стейси Стейси Стейси Грейвс.

Дженни, Дженнифер, ДжД, Джейд.

Да, я здесь живу.

Это место во мне, а я в нем. Здесь мое прошлое и мое будущее. Сколько уж мне отведено.

Тридцать минут назад, когда я собиралась пролететь над Кровавым Лагерем с моим отцом, все это могло повернуться таким образом, что я не увидела бы ноября.

А теперь и здесь, я думаю, что даже еще не покончила с Хеллоуином.

В доме, из которого, если мне понадобится, я могу услышать крик пилота вертолета, этого изумительного пожилого красавца в этот самый момент, может быть, против своей воли этот Хеллоуин облачает в красную рубаху. Его голова с широко открытыми прекрасными глазами, возможно, в любую минуту выкатится из двери к нашим ногам.

И… и ночь почти на исходе, да? Я не помню, сэр, описывала ли я это в моих сочинениях для вас, но размышления о слэшерах имеют легкую сторону, и состоит она в том, что момент Откровения наступает тогда, когда маска падает с лица преступника, и его имя становится известно, и все такие «конечно же, да, весьма разумно».

Но это только половина всего.

Маска точно так же спадает и с лица последней девушки, разве нет? Обнажает ее истинное «я» – то, которого она не знала сама, которое скрывалось внутри нее. Смотрит ли она на себя со стороны, когда скребет себя ногтями, дерется, кричит и удивляется, не веря тому, что все это дело ее рук? Когда она снова выходит на свет, с ее ногтей капает кровь, кровь размазана по ее лицу, а то, что осталось от ее одежды, изорвано в клочья, видит ли она связь между той девушкой, какой она стала сейчас, и той, что была прежде? И хочет ли она вернуться назад?

Лета говорила мне, что все ужасы, включая и слэшеры, весьма консервативны в том, что в них всегда происходит борьба за возвращение в прошлое, к статус-кво, когда все было хорошо или по меньшей мере когда вокруг не было столько мертвецов.

Но променяет ли последняя девушка то, что она обнаружила в себе, на возвращение в мир живых тех, кого она любит?

Про себя знаю, что я променяла бы.

И Лета тоже. Ни на миг не задумалась бы.

Но возвращение в прошлое, конечно, невозможно. Разве что в твоей голове, в твоем сердце. В твоих желаниях. И я пытаюсь придумать что-нибудь такое, что позволило бы вернуть Баннера, да, Шарона. Ты такая премудрая, такая проницательная, мне повезло, что твой голос всегда в последние дни звучит в моей голове, хотя ты сейчас хрипишь от гриппа, или простуды, или бог знает отчего.

Но если же я так или иначе возвращалась в прошлое, ко всем мертвецам, то… то я по-прежнему живу с моим отцом, с моим собственным Бугименом в моем персональном кошмаре. Я продолжаю играть в правом кармане этим ножом-говнорезом, то открываю, то закрываю его, зная, что где-то в бедре у меня есть артерия, которую можно перерезать, если действовать правильно или неправильно.

Прежде я говорила себе, что в этом есть кайф, быть на грани полной потери крови, когда никто вокруг тебя об этом даже подозревает.

Но я больше не ношу этот нож с собой, Харди. Мистер Холмс. Мама. Стрелковые Очки.

А теперь… теперь я иду вперед, тяжело ступая, я двигаюсь сквозь кровь. Я живу там, где живу, и я могу быть бесчеловечной, бал здесь правит насилие, и