Продюсер - Павел Астахов

— Вот же сучонок! Фирка — в жопе дырка!

Корней пытался унять свой гнев и выругаться пожестче в адрес ненавистного певца. Но получались какие-то детские считалки, а не унижающие и уничтожающие, как ему того хотелось, ругательства. От собственного бессилия Фрост еще больше нервничал и злился. Не выпуская статуэтку бронзового атланта, он набирал телефон Романа Ротмана. Тот долго не отвечал, но с третьей попытки телемагнат услыхал то ли шепот, то ли сопение в трубке. Корней раздраженно гаркнул:

— Твою за ногу!.. Роман! Ты что сопишь? Алло!

— Да-да, — еле-еле слышно донеслось из динамика.

Фрост разозлился пуще прежнего:

— Ротман! Не мычи! Отвечай!

— А кто это? — странный придушенный голос не был похож на Романов, но все же это был именно радиобог Ротман.

— Е-е-оперный театр! Рома, это Корней! Корней Фрост. Ты чего шифруешься? — недоумевал телемагнат.

— А-а-а-а? Тьфу ты! Корней, ты, как всегда, очень не вовремя! Я не могу ни с кем сейчас говорить. Все! Прощай!

Фрост едва успел завопить в ухо исчезающего коллеги:

— Погоди ты!!! Срочные вести! Обнаружилось завещание Шлица.

— Ну и что?! — почти равнодушно, но все так же приглушенно отвечал Ротман.

— А вот и то! Рома, мы с тобою в полной жопе! Ни тебе, ни мне там не оказалось места, а вот Кирке Фарфорову аж целый особняк обломился!

— С какого перепугу? — казалось, Роман на секунду заинтересовался этой странной новостью, но тут же, не дожидаясь, пока Фрост наберет в рот побольше воздуха для ответа, сам продолжил: — А мне вообще насрать! Я на Лазурном Берегу. В ближайшее время возвращаться не планирую. Понял мою телеграмму? Бывай, Корней… И вот еще… мой тебе совет: проверь свои документы по каналу, стройке, газете и все остальное. Пока не поздно… — Связь оборвалась. Фигура атланта полетела на пол.

«Бух!» — глухо охнул «ТЭФИ».

— Козлы! Уроды! Скоты!

Фрост изрыгал оскорбления и проклятия в адрес человечества. Ротман по каким-то неведомым причинам отказался выслушивать и обсуждать новости про дело, которое волновало всех медиаолигархов последние месяцы. Видимо, у РР нашлись более важные дела. Тем более что в последние дни он вообще не появлялся на отечественном горизонте, отсиживаясь где-то в пределах трассы А-8 между Сен-Тропе и Сан-Ремо. На память о «жирных девяностых» большинство олигархов, включая медийных капиталистов, обзавелись виллами, домами и апартаментами на этой самой живописной дороге Европы.

— Что же это происходит?! Куда бежать?

Фрост мерил гигантскими ступнями пол кабинета и вслух задавал ему вопросы. Ценный паркет в ответ виновато скрипел при каждом шаге. Вдруг Фроста словно осенило; он рванулся к столу и судорожно переворошил кипу бумаг, большинство из которых составляли разноцветные и разномастные приглашения на всевозможные вечеринки и мероприятия, проходящие ежевечерне и еженощно в падкой на развлечения столице. Наконец на поверхность вынырнул сверкающий всеми цветами радуги конверт, усыпанный мелкими, но яркими хрусталиками. Внутри оказалась покрытая золотом пластиковая карточка. На ней — витиеватая надпись: «Гость Алимджана». И ниже: «Проход, уход и забота ВЕЗДЕ».

Фрост перевернул конверт. На ней красовалась завтрашняя дата. Именно в этот день вся русская тусовка стремилась в гости к Алиму. Там на далеком Лазурном побережье последние пятнадцать лет с завидным постоянством он принимал гостей. Если вы не получали подобной карточки в хрустальном конверте, то это означало лишь одно — вы не были приглашены!

— Срочно готовьте самолет. Завтра рано утром. Да! Скорее всего, один. Хотя все возможно. Все! Срочно! — пробегая мимо секретарши, выкрикивал Фрост.

«Последний шанс ухватить ускользающее наследство должен быть использован!» — твердо решил Корней Львович и, стиснув недавно полностью перестроенные зубы, помчался вниз по ступеням телецентра.

— Гражданин Фарфоров? Кирилл Брунович?

Выражение лица у офицера было строгим и взыскующим.

— Ну, да, — манерно изогнул бровь артист, — а в чем, собссно, дело?

— Вот постановление о вашем задержании, — сунул ему чуть ли не в нос какую-то бумажку мент, и едва Киря взял эту проклятую бумагу, на его кистях щелкнули наручники.

Наступила такая тишина, что, казалось, единственным звуком в аэропорту был далекий ор Кириных поклонников. А в следующий миг снова защелкали фотовспышки — с утроенной частотой.

— Киря в наручниках!

— Собственно-наручно… так сказать!!

— За такой снимок не меньше чем Пулитцеровская премия светит!!!

Фарфоров растерянно огляделся кругом, и глаза его панически заметались.

— Где Павлов? Немедленно позвоните Павлову! Он же мне обещал! Он же мне говорил!

Когда Агушину доложили, что Фарфорова привезли из аэропорта Домодедово мало того что в наручниках, так еще и в автозаке, он поначалу даже не поверил.

— Розыгрыш?

— Какой там розыгрыш? — криво улыбнулся Моджис. — Все натурально. Как в жизни. Не как на эстраде…

Агушин задумчиво почесал затылок и уставился на принесенную ему на утверждение доску с золотыми буквами, описывающими его новую должность.

— А какой умник сюда точку поставил?

— Но Геннадий Дмитриевич… — жалобно загундосил уставший переправлять буковки художник.

— Я же говорил, — беспощадно потыкал в доску Агушин, — точки не надо. Переправить.

Художник ненавидяще кивнул помощнику, они подхватили доску, вышли из кабинета, и Агушин снова почесал затылок.

— Ну, и как все это теперь разгребать?

Моджис только пожал плечами.

— Ладно, — вздохнул Геннадий Дмитриевич, — доставьте его сюда. Закрою вас всех своей широкой генеральской грудью.

— Прямо в наручниках доставить? — не поверил Моджис.

Агушин счастливо улыбнулся:

— Разумеется. Будет что внукам рассказывать: скажу, я эту вашу звезду собственноручно из наручников доставал.

И спустя пять или семь наполненных ожиданием минут мимо ошалевшей секретарши протащили самого Кирилла Фарфорова.

— О, снимите это немедленно! — взмолился Агушин.

Один из конвойных достал ключ и щелкнул браслетами.

— Все-все, — махнул им Агушин, — я вас не держу.

Конвойные вышли, и генерал юстиции нажал кнопку селектора.

— Юлечка, будь так добра мне чашечку чаю, а Кириллу Бруновичу… — он глянул на Фарфорова. — Чай? Кофе?

— Ничего я не буду, — сердито буркнул Кира.

Агушин рассмеялся: