Филиппа - Бертрис Смолл

Филиппа немедленно потребовала согреть воды для купания. Она не могла дождаться мытья: все тело чесалось от грязи. Сколько же времени она не плескалась в воде?! А волосы засалились и забиты пылью, сколько их ни расчесывай.

Пока Люси готовила ванну, а слуги таскали ведра с горячей водой, Филиппа открыла окно и выглянула в сад, жадно вдыхая душистый, напоенный ароматами цветов воздух. При этом она заметила, что дымка над холмами стала гуще. К вечеру пойдет дождь.

Она вдруг глубоко вздохнула, сознавая, что рада быть, :-: ма.

И хотя провела очень мало времени в Брайарвуде, все же он стал ее настоящим домом, она это чувствует всей душой. Здесь она проживет всю свою жизнь, если не считать ежегодных посещений двора. Здесь родятся ее дети.

Ее дети. Его дети. Их дети. Но если она будет по-прежнему принимать зелье своей матери, детей не будет.

Филиппе неожиданно стало стыдно. Церковь запрещает подобное. Представить страшно, как ужаснется королева, если узнает. К тому же Филиппа так и не исповедалась священнику в своем грехе. О да, она сознавалась в маленьких грешках и послушно принимала причастие. Чудо еще, что облатка не встала поперек горла! Господи, как она раскаивается! Но действительно ли ей стыдно? Похоже… не очень. В своей жизни она видела достаточно женщин, истощенных бесчисленными родами, которые в конце концов сводили их в могилу. Нет, дело не в зелье, а в том, что она не выполняет свой долг по отношению к Криспину, который был так добр к ней и так сильно хотел наследника.

Их уже ожидало послание из Оттерли. Лорд Кембридж писал, что свадьба Бэнон назначена на двадцатое сентября, но перед этим он ждет их во Фрайарсгейте. Розамунда тоже жаждала познакомиться с зятем.

«Твоя мать еще не оставила надежды, что ты примешь Фрайарсгейт, как она всегда желала, — писал Томас Болтон. — Если вы с Криспином не передумали, я уверен, что Розамунда поймет, но не знаю, что предпримет после этого. Все же она еще довольно молода, и у нее будет время выбрать нового наследника».

Возможно, наследником станет один из сыновей Хепберна. Филиппа едва не рассмеялась при мысли о том, что сталось бы с Генри Болтоном при таком известии. Не будь он уже мертв, наверняка скончался бы на месте.

Она громко хмыкнула.

— Ванна готова, — объявила Люси, входя в спальню. — Что это вы тут веселитесь? Уж очень злобный смешок, просто удивительно!

— Представила, что было бы с двоюродным дедушкой Генри, узнай он, что сын Логана Хепберна когда-нибудь унаследует Фрайарсгейт, — снова хихикнула Филиппа.

— Значит, вы твердо уверены, что не хотите такого наследства? — уточнила Люси, расшнуровывая корсаж госпожи.

Филиппа кивнула:

— Только сейчас, глядя в окно, я поняла, что наконец вернулась домой. Наше место тут, Люси.

— Я спорить не стану. Этот Оксфордшир — прекрасная земля.

Люси отстегнула и сняла с госпожи корсаж. Юбки с тихим шорохом сползли на Ковер, И Филиппа поспешно выступила из них.

— Выстирай все, что можно, но, думаю, эти юбки уже видывали разные виды, — сухо заметила она.

— В любом случае велю их вычистить, а вы можете надеть платье попроще, отправляясь на север. Нечего зря пачкать дорогие наряды, — резонно заметила Люси.

Филиппа уселась, и Люси стащила тяжелые кожаные сапожки, в которых хозяйка ездила верхом.

— Они тоже нуждаются в чистке и починке, — сообщила она, снимая чулки с ног Филиппы. — А вот это нужно сжечь. Смотрите, какая дыра на пятке! И еще одна на мыске.

Филиппа снова встала и, развязав ленты камизы, повела плечами. Обнаженная, она вышла в соседнюю комнату, где стоял чан для мытья. В камине весело плясал огонь, несмотря на то что на улице было тепло. Люси повесила греться полотенца, собрала одежду хозяйки и направилась к выходу.

— Сейчас отнесу это прачке, — пообещала она, — и вернусь вам помочь.

— Сначала вымой мне голову, — приказала Филиппа. — И проверь, нет ли в волосах блох или вшей, ибо мы останавливались в первых попавшихся гостиницах, где насекомые так и кишели. Как жаль, что на этот раз дядюшка Томас не смог заранее заказать нам комнаты! Я хочу написать ему. Уж он сумеет сделать приятной нашу поездку на север!

Она поднялась по маленькой лестнице и забралась в чан.

— Ах, Люси, какое блаженство!

Люси уронила на пол охапку одежды и тоже поднялась на лестничку.

— Намочите волосы, госпожа, и я как следует отскребу вам голову.

Сунув руку в горшочек с мылом, Люси принялась отмывать волосы молодой женщины, после чего обернула их теплым полотенцем.

— Ну вот, госпожа, и ни одной блохи, вши или гниды, — заверила она, после чего вновь собрала одежду и исчезла.

Филиппа прикрыла глаза. Какая легкость! Приятно ощущать, что волосы не липнут к рукам!

Вдали послышался слабый раскат грома, и она поспешно привстала. Небо потемнело, значит, до грозы недалеко. Но какое это теперь имеет значение? Она дома. Чистые волосы, чистое тело, чистая постель.

Дверь открылась, и в комнату вошел Криспин.

— Сейчас я тоже присоединюсь к тебе, — пообещал он, улыбаясь и стаскивая одежду.

— Что, если Люси вернется и увидит тебя голым? — запротестовала Филиппа.

— Люси не вернется, пока мы не позовем. Я наткнулся на нее в коридоре. А когда я дерну шнур сонетки, она принесет нам ужин. Мне что-то не хочется спускаться вниз. Ты пробуждаешь во мне аппетит, жена моя.

Оставив одежду на полу, он шагнул к чану.

— Вода выплеснется, — неубедительно пробормотала она.

— Не выплеснется. Я объяснил мужчинам, сколько нужно налить.

Забравшись в воду, он первым делом притянул к себе Филиппу и стал жарко целовать.

— Мы так долго были врозь, малышка!

— Вовсе нет! — пролепетала она.

Он стащил с ее головы полотенце и запустил пальцы в волосы.

— Ода, мы столько времени провели в разлуке, мадам. Но больше я не намерен терпеть ни единой минуты!

Не успела она что-нибудь ответить, как он стиснул округлые ягодицы и, приподняв ее, насадил на свое истосковавшееся копье.

— Теперь, жена моя, мы вместе! — прорычал он и, видя, как расширились от изумления его глаза, прижал Филиппу к деревянной стенке чана.

— О, милорд! — ахнула она, когда он проник еще глубже. Она не забыла, как великолепна была их взаимная страсть. Но успела позабыть, как он велик. Криспин продолжал вонзаться в нее, двигая бедрами все быстрее, пока, к ее изумлению, они оба не вскрикнули.

— Раны Христовы, я животное, — простонал он. — Совсем не подумал о тебе. Только о собственном наслаждении. Прости меня, Филиппа.

Она негромко рассмеялась: