Старосветские убийцы - Валерий Введенский

– Ох! – Растоцкая упала в обморок. Ее успели подхватить. Запричитавший муж принялся обмахивать супругу веером, а Тоннер сунул ей под нос предусмотрительно заготовленный нашатырь.

– Дальше рассказывать? – сухо поинтересовалась Северская. – Или в обмороке пока полежите?

– Рассказывай, Анна Михайловна, – отозвалась Варвара Петровна Кусманская. – Всем очень интересно.

– Любопытной Варваре нос оторвали, – напомнила Анна Михайловна. – Ладно. Начала, так закончу. Желая сохранить все в тайне, решила я отвезти Катю в Н-ский монастырь, якобы на лечение. Ухаживать за ней приставила Машу, и не без умысла. Та перед поездкой навестила подруг и каждой по секрету шепнула, что беременна. Мол, перед смертью мужа Бог услышал ее молитвы и сотворил чудо. Хотели мы Катину честь сохранить, выдать ребеночка за Машиного. Всем было бы хорошо! Сестре – дитятко долгожданное, Катюше – спасение от позора!

Беременность протекала тяжело. Бедная девочка часто теряла сознание, постоянно плакала, билась в истериках. Когда пришла весть о гибели ее отца, я не решилась сообщить, Катя и так была не в себе. Благодаря положению настоятельницы Ольге удавалось все держать в тайне. Секрет знали только двое сестер из монастырской лечебницы, где находились Маша с Катей.

После родов у несчастной девочки началась горячка. Маша занималась младенцем, сестры отлучились к другим больным. Катя открыла окно и сиганула вниз.

На глаза Анны Михайловны навернулись слезы. Она перекрестилась, утерлась платочком и продолжила рассказ:

– Тогда я и приняла решение переехать в Носовку. Там нас никто не знал, и тайну сохранить было легче. Поместье по наследству переходило к Василию, а должно бы перейти к Мите, Катиному сыну. Здесь и решили его воспитывать. Машу объявили матерью, а Катю перевезли сюда в гробу и похоронили.

Вася писал мне письма, но я не отвечала. В душе я его прокляла и видеть больше не желала. Допился сынок до чертей, с ружьем бегал по улицам и палил в прохожих, хорошо, что никого не убил. Поместили его в гарнизонную тюрьму. Я узнала об этом из письма Никодима. Грозила Ваське и долговая тюрьма: он проиграл столько, что пришлось продать Раздольное. Чего уши развесили? – прикрикнула Северская на слуг. Те перестали прислуживать и замерли, боясь пропустить хотя бы слово. – Ишь, распустились! Кабан готов?

– Готов, готов, барыня, – поспешил ответить Гришка. Впервые Тоннер видел его трезвым и гладко выбритым. – Сию секундочку, уже несу.

– Когда увидела Васю, подумала: не жилец. Лицо серое, ноги распухшие, меня не узнал. Решилась забрать с собой, пусть уж в Носовке помрет, среди родных. Но он постепенно очухался.

"Отдавать под суд, – сказала я ему, – тебя не хочу. Семье позор не нужен. А Носовка не наша, она Митина. Так что, Вася, жениться тебе нельзя. Никогда! Чтоб других наследников не было".

Вася плакал, раскаивался, икону целовал. На том и порешили. Девок портить ему не запрещала, а чтоб сиднем не сидел, разрешила охотиться.

– А как Никодим здесь оказался? – спросил помолодевший лет на десять Тоннер (бакенбарды обгорели, и их пришлось сбрить).

– В горячке Вася никого не подпускал, только его. Дала взятку, чтоб Никодима из солдат комиссовали по болезни. Егерь из него получился неплохой: лес хорошо знал, в охоте разбирался. Правда, подлец, настойки гнал, но божился, что исключительно для себя.

Так и жили. Митя рос. Я его не баловала, держала в строгости. И учиться заставляла. Если лодырничал – секла розгами, оттого такой славный и вырос.

– Да уж! – не сдержался Угаров.

– Я еще не закончила, потерпите. Вася Митеньку вроде любил. Играл, учил тому, что сам умел: на лошади ездить, стрелять. Всегда повторял, что грех перед сыном и Катей искупит. Церковь исправно посещал, молился подолгу. Видно, просил Господа, чтоб меня побыстрей прибрал.

Маша умерла неожиданно; я, как ее похоронила, начала сдавать: то спину не разогнуть, то с кровати не встать. Видеть плохо стала, читать только на солнышке могла. Продиктовала письмо Ольге, в монастырь. Она от дел по старости отошла, доживала простой монашкой, но пользовалась большим уважением. Попросила мне компаньонку подобрать, женщину не старую, но и не молодую.

С ответным письмом приехала Настя. Сестра прислала дальнюю родственницу, оставшуюся без всяких средств к существованию. Видела я все хуже и хуже, спросила Настьку про возраст. Та соврала: "Сорок", – а я, слепая, разглядеть-то и не смогла.

Поначалу Настя мне понравилась. Указания выполняла беспрекословно, болтовню мою старушечью с утра до вечера слушала, книжки вслух читала. И в хозяйстве толк знала. Я нарадоваться не могла: думала, оставлю дом в надежных руках. А она за моей спиной уже крутила с Васькой.

Настя долго расхваливала какого-то доктора. А мне все хуже и хуже было: пусть, думаю, приедет, чем черт не шутит. Явился – не запылился, осмотрел, прописал микстуру. Не соврала Настя, боли прекратились сразу, только спать я стала целыми днями и не соображала ничего. Даже если проснусь, все равно как во сне. Чем ты, подлец, меня потчевал?

Глазьев приподнялся было.

– Лечение назначила сама Настя, Глазьев микстуру только готовил, – пришел на помощь Тоннер.

– Антон Альбертович, – вступил в разговор Терлецкий. – Вы с Анастасией прежде знакомы были?

– Б-был, – заикаясь, ответил Глазьев. – Матушку ее пользовал, когда та умирала. Они хоть и дворяне, а бедненько жили. А потом у Насти внезапно двухэтажный дом появился…

– На содержание пошла?

– Всякое говорили. А правда неожиданно открылась. В этом доме господа всякие бывать любили. В карты играли, вино пили. Особенно привечали приезжих с толстым кошельком. Настя в спиртное им мою микстуру подливала…

– В доле были? – спросил Терлецкий.

– Нет. Попросила якобы для себя. Жаловалась, что после застолий долго заснуть не может. Приезжий утром просыпался в кровати с Настей. Она нежно целовала его в щечку, заверяла, что мужчина был великолепен, хотя тот ничегошеньки не помнил. Подавала завтрак и вдруг выглядывала в окно. Изображала испуг, мол, жених подъезжает, одевайтесь да убирайтесь побыстрей, век вас не забуду. Незадачливый господин уходил восвояси и только потом обнаруживал, что остался без копейки.

Так продолжалось почти год, пока не нарвалась красавица на полицейского чина. Приехал тот в штатском, место службы на лице не написано. Обошлась с ним как обычно, только тот рассусоливать не стал, нагрянул с казаками. Настя сумела сбежать, но деньги ей прихватить не удалось. В тайнике большую сумму нашли и драгоценности. Петушкову искали, описание по городам и весям рассылали, да без толку.

– В монастыре спряталась и втерлась к Оленьке в доверие, – сообразила старуха.

– Вам Настя поручила умертвить Анну Михайловну? – спросил у Глазьева Терлецкий.

– Нет, нет, Василий Васильевич против был, – пояснил Антон Альбертович. – Говорил, мать убить не позволю. Я настойку слабенькую делал.