Следователь и Колдун - Александр Н. Александров

пробовал, что ничего не получилось, и подробно объяснит, почему именно…

Но у самой двери Фигаро остановился, сунул руки в карманы и задумался, хмуро разглядывая темное дерево дверной панели.

Дверь его не особо смутила; следователю не понравился знак на ней: нечто среднее между значком амперсанда и жирным уроборосом, который пытался укусить себя за хвост, но так и не смог.

Знак Ференци — очень и очень мощный символ, применяемый в практической демонологии, позволяющий помещать призванных Других в абстрактные метаконструкции.

Фигаро не особенно разбирался в демонологии, но историю этой науки знал неплохо, и не знал ни одной истории в которой бы фигурировал Знак Ференци и которая бы при этом хорошо закончилась. К примеру, знаменитый граф Холео в битве со Святым Легионом воплотил с помощью этого символа собственную ярость в одержимый меч. Это пылающее огнем ада оружие повергло в бегство воинство Старой Церкви, но после, терзаемое жаждой разрушения, принялось убивать солдат графа. Лишь ценой собственной жизни Холео разрушил ужасное оружие. Или история ведьмы Застары, превратившая в сосуд для демона свою ненависть — два города исчезло с лица земли, прежде чем Застару уничтожил Второй Инквизитор, великий Рео Сердобольный.

А ведь барон Оберн был хорошим, очень хорошим демонологом. Создать стриша — это вам не фунт изюму, не говоря уже о том, чтобы держать его под контролем несколько столетий. Значит…

«За этой дверью — страж филактерии», понял Фигаро. «Но какой? Хотя не сложно понять, не правда ли? Эта Белая Королева — Джозефина Оберн, портретами которой барон завесил весь замок, память, которую барон стер самому себе, ужасная катастрофа, едва не уничтожившая Шератон… Только вырвав сердце из груди барон смог выжить. Только вырвав из себя чувство вины он смог жить. Но это же Демон Знака. Я не потяну его, никаких уроков Артура не хватит. Но если туда не войти, то эфирная пульсация скоро доделает то, чего не смогла в прошлом — сравняет замок с землей… Ладно, проверим, спасет ли меня, в случае чего, кольцо Артура…»

Фигаро проглотил вставший поперек горла ком, и вставил ключ в замочную скважину. Он почувствовал легкий эфирный звон — ключ деактивировал ловушку и замок — и сжал пальцами дверную ручку.

«Чувство вины… В какое чудовище превратилась боль барона? Это ведь даже не демон, это хуже, много хуже…»

Дверь открылась.

За дверью был огромный подземный зал — здесь с легкостью могли бы играть в футбол «Королевские Орлы» и ещё осталось бы место для, эдак, тысячи болельщиков. Зал освещала та же мутная дымка, что и остальной подвал, вот только вместо адской жары здесь царила приятная прохлада, и даже воздух был относительно свежим. В центре зала на небольшом пьедестале из белого камня стоял куб черного стекла, и больше в зале ничего не было.

Впрочем, не совсем.

В промежутке пустого пространства между входной дверью и пьедесталом, на мраморных плитах лежали кости дракона.

Было видно, что при жизни это был довольно крупный дракон, куда больше той красной мелочи, которая, как говорят, еще встречается иногда в горах за Великой стеной. При жизни покойник имел крепкие здоровые зубы, острые как бритва когти, судя по строению горловой пластины, умел плеваться огнем, а вот крылья носил больше для красоты — слишком уж маленькими они были.

И он был совершенно, абсолютно и полностью дохлым.

Причем двинул кони дракон уже давно: кости пожелтели и покрылись толстым слоем пыли. Из них почти выветрились даже остатки колдовства; теперь это была просто куча костей без особых претензий.

На негнущихся ногах Фигаро медленно подошел к пьедесталу. От черного куба веяло пробирающим до костей холодом; стеклянные стены покрывала изморозь, и оттуда, изнутри, исходила эта равномерная пульсация, ударяющая в голову, бьющая по вискам, выводящая из себя.

Фигаро достал из кармана платок, обернул им кулак, и с размаху ударил по стенке куба.

Стекло поддалось с удивительной легкостью; оно было не толще корочки первого льда, не прочнее карамельной слюды. Куб-контейнер сразу как-то сам собой сложился сам в себя, осел, брызнул во все стороны мелким черным крошевом.

В лицо следователю ударили клубы ледяного пара, который почти тут же развеялся, явив взору нечто вроде цилиндрической ледяной колбы.

А внутри этой колбы ярким пунцовым огнем пылало живое человеческое сердце.

Оно не билось, но эфир широкой рекой вливался в него и вытекал наружу; это был пульс без пульса, жизнь без жизни, колдовство плавящее реальность как нож плавит масло, дарующее жизнь вечную — филактерия барона Оберна, та самая сказочная игла-в-яйце — сломай — и умрет темный колдун.

Фигаро, конечно, понимал, что не все так просто. Уничтожить филактерию он бы не смог, даже если бы захотел: не хватило бы сил и специальных знаний, Однако же…

И тут сердце во льду ослепительно вспыхнуло и ударило как колокол.

Поток эфира был столь силен, что следователя сбило с ног. Он упал на спину, и сквозь пот заливавший глаза увидел, как по белому камню потолка пробежала трещина.

Блоки белого мрамора, дрожа, выезжали из стен, словно ящики из шкафов и падали на пол, извергая султаны дыма и пара. Свет мигал в такт невидимому эфирному пульсу; защитные заклятья, веками поддерживавшие эти стены распались, развязались клубками обвисших нитей и теперь фундамент Шератона медленно оседал, проваливаясь внутрь скалы.

«Ненавижу, — думал Фигаро сверкая пятками по коридору, — ненавижу, когда моя жизнь попадает в прямую зависимость от моей способности бегать. Потому что бегаю я хреново, не приучен бегать, зарядку не люблю, а курить так и не бросил… Однако же, дамы и господа, сейчас все это рухнет мне прямо на голову. Давай, жирдяй, давай, работай ногами! А то не жрать тебе больше рябчиков…»

…первые лучи утреннего солнца осторожно сверкнули за стеной старого леса, чуть тронули сизый туман, лежащий в заболоченных оврагах, разогнали ночные тени. Запели, зачирикали птицы — сперва робко, а затем в голос, загудели над холмами бронзовые жуки, и тяжелые шмели вылетели из земляных норок, отправившись по своим делам.

Утренний лес оживал. Все было точно так же, как и вчера, и только у подножья белой скалы оседала, потрескивая, куча камня, бывшая недавно замком Шератон.

Когда солнце наполовину показалось из-за верхушек деревьев, груда камней пошевелилась, и из нее, потряхивая лапками, выбралась на свет божий Черная Вдовушка. Другую слегка пошатывало от количества проглоченного «виталиса». Вдовушка рассеянно икнула, задумчиво посмотрела на солнце и, сообразив, что свет впервые за всю ее долгую жизнь не