Alouette, little Alouette… - Юрий Никитин

– А вдруг квартира решила, что это не во вред?

Ее взгляд стал умоляющим, Максим подавил в себе то новое, что все чаще поднимает голову, и сказал зло:

– Ты вся во вред. Это глюк или сбой… Погоди-погоди, а не ты ли внесла изменения?

– У меня на это не хватит ума, – заверила она. – Я женщина, а какие из женщин программисты?..

– Зачатков твоего ума, – сказал он сварливо, – хватило, чтобы прочесть инструкцию!.. А у меня нет пароля, сюда не ходят посторонние!

– Правда? – спросила она, ее лицо засияло, а глаза заблестели, как две утренних звезды, омытые чистой росой. – А может, твоей квартире уже хотелось, чтобы здесь пошелестела женщина?

– Тогда сменю квартиру, – пообещал он.

Из комнаты донесся благодушный голос Фирестоуна:

– У вас что там, быстрый секс на кухонной плите?..

Максим зашипел на Аллуэтту, надел на лицо небрежную улыбку и, появившись в дверном проеме, сказал небрежно:

– Не убили друг друга, и то хорошо. Рецептуру ей объяснял.

– Это правильно, – прогудел Фирестоун. – Им все нужно объяснять. А синяк под глазом теперь замазать еще проще, чем раньше!.. Фармацевтика на марше.

Аллуэтта вскрикнула в негодовании:

– Папа!.. Он меня пока еще не бил!

– Подожди до свадьбы, – утешил Фирестоун. – Потом тебе отольются наши мышкины слезки. Это что за странный пирог?

– Папа, – сказала Аллуэтта с укором. – Что у тебя за вопросы? Каждый день создается что-то новое. Ешь, не спрашивай.

– Я консерватор, – объявил Фирестоун. – Вон как и твой Максим.

Она округлила глаза.

– Это он консерватор?

– Все настоящие мужчины, – заявил Фирестоун, – консерваторы в этой серой повседневной жизни. Жрем одно и то же, всю жизнь носим одни и те же рубашки, брюки и башмаки, ходим по тем же дорогам… зато делаем открытия или хотя бы изобретения. А из знатоков еды или питья путного не выходило, не выходит и никогда не выйдет.

Максим смолчал, поддерживать магната не хочется, но и возражать как-то не с руки, тот все сказал правильно, хоть и мультимиллиардер.

– Вообще-то, неплохо, – сказал Фирестоун, деликатно забыв, что Максим ходил на кухню за солью, он потянулся за чашкой с кофе. – Сделай мне еще, только малость крепче. Это вместо сигареты, раз уж я больше не курю.

Аллуэтта сказала недовольно:

– Только и всего? Хотя тебе можно вместо котлеты подложить твой же тапочек. Съешь и не заметишь.

Максим осведомился:

– И давно курить бросили?

– Двадцать лет назад, – сообщил Фирестоун. – И теперь вместо каждой сигареты выпиваю по чашке кофе… Кстати, Аллуэтта говорила, что вы уже в состоянии менять целые блоки в человеке?

– Это преувеличение, – сказал Максим. – Пока только отдельные гены. Дело в том, что теперь мы знаем, какими они должны быть у здорового человека. Так что стоит заменить подпорченные гены исправленными, и человек будет застрахован от предназначенных ему болезней. А что? Интересует с практической точки зрения?.. Увы, пока запрет на такую методику.

– Но вы же разрабатываете?

– Только в научных целях, – ответил Максим, всмотрелся в напряженное лицо Фирестоуна. – Или вас интересует что-то… особое?

Тот вздохнул, взглянул на Аллуэтту, было видно по его лицу, что очень хотелось бы выгнать дочь из квартиры, но махнул рукой.

– Дело в том… что мой врач провел секвенирование моего генома. Нет, я этим не занимался, но он человек добросовестный, старается отрабатывать высокое жалованье.

– И что на выходе? – спросил Максим уже серьезным голосом.

– Неутешительное, – ответил Фирестоун тем же голосом. – Через три года я ослепну. Медленно, но зато гарантированно. Есть такое неизлечимое пока заболевание… вы о нем наверняка знаете. А потом, увы, болезнь Альцгеймера. Или, говоря проще, маразм.

Максим нахмурился.

– Да, есть такие полностью неизлечимые, как слепота… и даже непонятно, с какого боку подойти.

Фирестоун посмотрел ему прямо в глаза.

– А что такое заменить испорченные гены неиспорченными?

Максим развел руками.

– Правительство не дает разрешения на такой метод. Дело в том, что, изменив вашу ДНК, мы тем самым изменим и ДНК всех ваших будущих детей, внуков, правнуков… и так до бесконечности. Это не грипп или туберкулез!.. Дети вылеченного туберкулезного или его внуки могут снова подхватить туберкулез, а вот все ваши потомки понесут измененную ДНК дальше. Правительство поспешило заранее запретить возможность рождения людей, созданных дизайнерами.

Фирестоун фыркнул.

– Ну и пусть будут мои внуки без слепоты и маразма!.. Что плохого?

– Во-первых, – сказал Максим, – слепота, может быть, спасает человека от чего-то более опасного. К примеру, бешенства. Во-вторых, ученым только дай разрешение на такие опыты… Одни будут лечить болезни, а другие некое изменение могут всобачить в ДНК, мало не покажется. Весь мир может вымереть! Потому и запрет для того, чтобы сперва установить полнейший контроль над всеми-всеми лабораториями мира, и даже подвалами, где могут сделать такое тайком, а уже потом…

– Как скоро это будет? – спросил Фирестоун.

Максим помялся, развел руками.

– Сожалею.

Фирестоун продолжал всматриваться в его лицо.

– Максим, из любого правила есть исключения.

– Из таких нет, – ответил Максим. – Это преступление.

Фирестоун помрачнел.

– Жаль… ну что ж. Ладно, не расстраивайся. Я не один такой. Другим даже приятно будет, что и мильтимиллиардеры мрут.

Аллуэтта молчала, только смотрела отчаянными глазами то на отца, то на Максима.

– Впрочем, – сказал Максим, – вы могли бы зайти завтра к нам. Никто не удивится, это на ваши деньги там все поставлено. Там же и ваша дочь трудится, как пчелка Майя. Перекинемся парой слов перед вашим отбытием во дворец на Лазурном Берегу… или на роскошную яхту.

Фирестоун медленно наклонил голову, все еще не отрывая взгляда от лица Максима.

– Непременно. Непременно.

Как и договорились, Фирестоун на следующий день заехал в Научно-исследовательский центр, пообщался с Томбергом, заглянул в пару лабораторий, которым бы тоже не мешало помочь в финансовых вопросах, побывал в лаборатории Максима и осмотрел ККК-3С, а потом ушел за перегородку к заведующему лабораторией, и некоторое время, как заметили все остальные, там разговаривали приглушенными голосами.

После его ухода Максим заявил, что пообщались насчет перспектив мировой науки и дружбы народов, все хорошо и все поют, а теперь за работу, за работу, шнель, шнель, кому устроить показательную порку?