Письма к Вере - Владимир Набоков

Еще тысяча дел, которые нужно довести до конца. Ну вот, мое счастье. Надо ехать. I adore you.

В.

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МОЙ МИТЕНЬКА,

НАПИШИ МНЕ.

Лондон – Париж, рю ле Мору а, 31,

отель «Роял Версаль»

11 – IV – 39

3.30

Душенька моя, любовь моя, отвечаю сперва на твои вопросики: ведь с Pares’ом я говорил взасос о моих желаниях в 1937-м; кроме того, обо мне ему постоянно напоминала Чернавина (да и я с ним списывался насчет S. f. Protection), так что он меня имел в виду; a testimonial а не могу у него взять, ибо он таковой уже сам послал в Leeds и было бы невозможно неловко просить у него «доказательства». Другими словами – кого бы он тишком ни желал продвинуть, за меня он официально подал голос – а больше ничего нельзя требовать. Вчера я попытался просто зайти к нему – он сосед Чернавиных, она мне и посоветовала, будучи с ним в большой дружбе; но оказалось, что он еще не вернулся из деревни (весь Лондон уезжает в деревню на пасху, чем и объясняется некоторая пауза в моих действиях, – пауза, впрочем, мнимая, ибо я только и делаю, что тормошу людей, а если бываю в музее, то лишь когда никаких других дел нельзя в данные часы придумать). Завтра открывается университет, так что я его во всяком случае повидаю. На письмо Глеба (о том, что, пользуясь моим присутствием в Англии, хорошо было бы теперь же устроить пресловутое interview в Лидзе) он до сих пор не ответил, т. е., вероятно, ему не переслали. Утром с большим наслаждением сыграл два сета с разными парами в клубе (причем получил там все – белые штаны, туфли и т. д.). Затем выпил double whiskey и был отвезен Лурье к Чернавиной. Какая она прелесть! Рассказала между прочим, что особенно восприняла некоторые страницы «Дара», потому что ее отец был (известный) ботаник-путешественник и она раза два (в 20-х годах) сопровождала его на Алтай и т. д., а затем он пропал, как мой, ей в Томске сказали, что он погиб, но потом выяснилось, что он был взят в плен какими-то местными мятежниками. Муж ее работает в музее в нескольких коридорах от меня. Затем я поехал к Струве. Трое из детей в отца, очень некрасивые, с толстыми рыжими носиками (впрочем, старшая очень attractive), а четвертый, мальчик лет десяти, тоже в отца, да в другого: совершенно очаровательный, нежнейшей наружности, с дымкой, боттичелливатый – прямо прелесть. Юленька болтлива и грязна по-прежнему, увлекается скаутством, носит коричневую жакетку и широкополую шляпу на резинке. Чая не было в должное время, зато «обед» состоял из кулича и пасхи (прескверных) – это все, что дети получили, причем так делается не по бедности, а по распущенности. Я уединился с Глебом и заставил его тут же составить письмо, о котором я тебе говорил (к Бэрингу), затем просмотрел все имеющиеся) у него учебники. По его словам, в пятницу будет мой английский вечер, у Шкловской – насколько я понял, платный. Не знаю. К Рами зайду и передам ему для тебя 20 фунтов. Мамины 10 еще у Саблина. Написал к McDougall. У Лонга буду на днях. Будберг обещала поговорить с Wells’ом, не сегодня завтра опять увижу ее. Сегодня утром был у Evans (специалист по гесперидам), обаятельный старик, хорошо знавший дядю Костю по Индии. Поговорили обо всем, начиная от гениталий гесперид и кончая Гитлером. Послезавтра опять увижу его. Как мне жаль, что не взял с собой коробки (деревянной). Завтракал дома, жду телефона Губского, к которому звоню и пишу прошение. В 6 часов поеду к Лиям. Душенька моя, я делаю все, что могу, но таланта или даже сноровки у меня в этих вещах нет. А хорошо, здорово-хорошо было бы Бубке в здешних изумительных парках… Я люблю тебя бесконечно. Парэ(с)у написал. Целую тебя, моя душенька.

Лондон, Бречин-плейс, 5 —

Париж, рю ле Мору а, 31, отель «Роял Версаль»

12 —IV —39

Любовь моя, во-первых, что это за полувымаранные строки? Какое письмо? Что за глупости? I dont quite understand what you mean – или meant, – но я думаю, что по-настоящему ты не можешь не чувствовать, что you, and our love, and everything is now always and absolutely safe. Пожалуйста, брось это, – для меня ничего не существует, кроме тебя – и его. Впрочем, я, может быть, отвечаю мимо, так как не понимаю, что именно тебе пришло в голову, – но что бы ни пришло – оно должно немедленно и навсегда – уйти. Теперь насчет моего сидения здесь: у Саблиных я не могу оставаться дольше чем до воскресения. С другой стороны, мне действительно следовало бы остаться дня три дольше. Если Цетлины не вернутся, то я бы и переехал к ним 17-го, – она мне оставила ключ от квартиры. Сегодня говорил со Струве, и он клятвенно обещает, что если «застряну», то будет платный большой английский вечер 21-го. Это, конечно, крайний срок, так как во всяком случае (кроме в одном – о чем дальше) хочу быть 22-го вечером дома. Между тем я чувствую, что чем дольше я здесь останусь, тем лучше для моих дел, т. е. хорошо было бы дождаться здесь приглашения на свиданье в Leeds (и вот если, скажем, я бы решился остаться до 21-го включительно и в самый последний срок получил это приглашение, то пришлось бы на один день дольше остаться (туда 6 часов езды автокаром, т. е. это можно совершить в один день)). Все мои другие дела – «Sebastian», пьеса, грант, дополнительное завязывание отношений – тоже требуют побольше времени. От Зины сегодня письмо – что и французский вечер не выходит, так что Бельгия окончательно отпадает. Да, кажется, придется остаться до 21 – го – значит повидаю здесь Винавера. Повидай его ты 17-го или 18-го. О положении я уже подробно писал: 1) я приготовил и завтра дам переписать чисто и красиво: прошенье, куррикулум и три testimonials плюс ссылка на три referee Wells, Pares, Коновалов, 2) посылается это в университет только после объявления, 3) объявление может появиться и теперь, в апреле, но может появиться и в начале мая, 4) жду Pares, чтобы выяснить, не могу ли до объявления, т. е. теперь же, слетать в Leeds для interview, – это вообще делается, т. е. строгой зависимости от объявления кандидатуры нет, – но только там должны знать (через Pares’a), что я здесь и что было бы сложнее вызывать меня из Парижа, 5) в Leeds метят трое: Струве и два английских лектора; а) Струве не возьмет, если меньше 500 ф., b) с Morrison’ом, который тоже не возьмет меньше, чем в Лондоне, где он преподает польский, сербский и т. д., не хочет расстаться Pares – и поэтому, по-видимому, дал мою кандидатуру, с) В…. (запамятовал имя) [а, нет – записано – Birket] имеет такой же пост в Шефильде, за 250, кажется, т. е. он единственный серьезный мой соперник, но тогда освоб(од)ится его кафедра. Вот все, что до сих пор известно, но, может быть, до 17-го еще что-нибудь выяснится. С Mrs Whale я о Hicks е говорил, а для контакта Винавера с ним могу ее просить об этом ему написать (во всяком случае увижу ее до отъезда). «Работы» же сейчас, конечно, писать не могу – это немыслимо. Но пришли мне на всякий случай «Le vrai…» – есть в моем портфеле. Разумеется, по возвращении только и буду делать, что писать по-английски о русской литературе.