Полнолуние (рассказы) - Андрей Дмитриевич Блинов

А пива в холодильнике не было… Но в большом портфеле матроса нашлись две бутылки пива. Пиво было румынское, неизвестно где он его достал, крепкое и сильно горчило. Митька отпила немного и отставила — закружилась голова.

— Хочу танцевать! — сказала она решительно.

Матрос включил магнитофон, она подала ему кассету с записью моряцких песен, и вот они уже танцуют вокруг стола все подряд от «яблочка» до «севастопольского» вальса. Митька переживала удивительные минуты счастья и не могла оторвать взгляда от лица матроса, от его голубых глаз, разлетных бровей на широком лбу с белым пояском незагоревшей кожи, красивого круглого подбородка с ямочкой. Она любила его всего и эту вот ямочку…

Что же происходило с матросом? Он так увлеченно танцевал с ней, так улыбался и хорошо подпевал… Конечно же, он переживает то же, что и она… Представить что-то другое ей просто не приходило в голову. А спроси матроса, любит ли он Митьку или, как он важно ее зовет, Людмилу, он, пожалуй, не ответил бы твердо. Просто ему всегда легко с Митькой. Он мог целыми днями бродить с ней по городским бульварам, купаться в море, валяться на пляже в городском парке. Или сесть в лодку без весел и плыть неизвестно куда. Мог полдня проторчать под ее окнами, чтобы выманить Митьку или просто позлить стариков. Был он старше ее, отслужил срочную на флоте, пошлялся по морям, а теперь вот пристроился на туристском теплоходе и знай шпарит от своего родного порта до Сухуми и обратно. Уходя в рейс, он поначалу вспоминал о ней, как о младшей сестренке. Но тут вдруг за какой-то один год она стала настоящей девушкой, рослой и красивой, умеющей со вкусом одеваться, но свое отношение к ней он никак не мог изменить. То, что она любит его, он не принимал всерьез: мало ли какая детская фантазия могла зародиться в ее голове. Без слов попятно, девчонка, приехавшая из пыльной степи, влюбилась в море, а через него во все, что его напоминает. Вот и в него… Ведь она никогда не спрашивала, были у него, а может быть, и теперь есть другие девчонки и на ком он хочет жениться. А нынче девочки сообразительные. Взять хотя бы Алису с Молдаванки. В первый же вечер нарисовала ему, как распрекрасно они заживут вместе, папа купит им кооперативную квартиру, деньги на книжке уже отложены. Матросу скучно было с ней, и он с трудом перекоротал тот вечер, а потом наладился ездить в порт морем, чтобы исчезнуть с ее глаз. А Людмила?.. Что Людмила! Она все еще оставалась Митькой.

Танцуя вокруг стола, матрос рассказывал ей, как шли сегодняшним рейсом. Шторм пять баллов. Представляешь, что это такое? Двухэтажный дом валится на борт, бьет изо всей силы, брызги выше мачт. А на борту американские туристы. Одна бедная девочка так расквасилась, что ни встать, ни лечь не может. Ее держат под руки, она висит, как плащ на стуле, какая-то совсем плоская, пустая.

— Мне жалко стало ее. Понимаешь? И когда я шел с вахты, то велел привести ее в салон. Тут ей стало лучше, она даже улыбнулась мне…

Митька споткнулась, отпустила руку матроса, обернулась, чтобы сменить кассету. На новой пленке оказались вальсы Штрауса. А увлеченный рассказом матрос продолжал:

— Она увидела шахматы и обрадованно спросила! «Умеете?» — «Да», — ответил я. Мы стали играть, и у нее все прошло. В самый дождь я проводил ее до Красной гостиницы. Слышишь?

— Слышу, — ответила Митька, повернулась и ушла на кухню ставить чай. Матрос за ней — не терпелось досказать, чем все это кончилось.

— Подарила вот что, — он протянул Митьке две конфетки, узкие и длинные, с чужой надписью на обертке. — Это ароматная жвачка. Хочешь?

Она едва удержалась, чтобы тотчас же не бросить «ароматную жвачку» в мусорное ведро, и сказала:

— Положи.

— Нет, ты попробуй!

Она не ответила и вдруг вспомнила, как ждала его, как кляла мамонтов, разбежавшихся по небу, а он провожал американку, и она улыбалась ему, совала в руки эти вот конфетки. Смелость откуда-то взялась! А ко мне ни разу не заходил, страх как боялся отца и мамы. А что они — звери? Не поняли бы русского языка? Еще как поняли бы! Может, того и ждали, чтобы он поднялся, все объяснил, а не торчал под окном всеобщим посмешищем.

Матрос не выдержал ее молчания, ушел один танцевать вальсы Штрауса, а она стояла у плиты, смотрела на белесую струйку пара из чайника, и мысли ее все вертелись вокруг той американки, а сердце кто-то глодал и глодал, и так больно и обидно. Это короткое время она незаметно для себя прожила какой-то совсем другой, неизвестной для нее жизнью. Все в ней взбудоражилось, застонало, заплакало одновременно. И в то же время все это стало подвластно ей, и она не застонала, не заплакала, а стиснула зубы, впервые почувствовав, что ей от этого легче.

Когда она вошла в гостиную с чайником в руке, матрос все еще танцевал. Дурачок, он так ничего и не понял… Она поставила чашки и разлила чай. Он встал рядом, осторожно и нежно стал опускать руку на ее плечо. И он обнял бы ее, но в это время вдруг что-то ярко и бело вспыхнуло за окном и тотчас погасло. И платан, вроде бы подпрыгнувший, весь в крупных искрах, вмиг точно осыпался. Рука матроса вскинулась, как от огня.

— Гроза! — сказал он шепотом. И они замерли, ожидая грома, и гром тут же треснул. Засвистел в платанах ветер, полил дождь.

— Как же я? — спросил он растерянно. — Может…

— Нет, нет, — сказала она, поняв его. — Тебе надо идти.

Она впервые вспомнила слова матери и ужаснулась: что наделала! И слова тети Дуси вспомнила: «Таким только своего достичь…» А он стоял и все еще не решался шагнуть через порог, в дождь. «Да, не смелый он, не смелый», — вгорячах думала она.

Когда стукнула дверь внизу и, точно вызванная стуком, вновь ударила белая молния, Митька схватила плащ, бросилась ему вдогонку. Но, едва выбежав на площадку, остановилась. Комкая плащ, старалась вспомнить, зачем он ей понадобился?

5

Днем у Митьки все не ладилось. Станки рвали нить, то и дело проскальзывала близна, там и тут болтались обрывки основы. Она готова была порвать пестрые ужасные носки, разбить станки, которые еще вчера были так послушны, а сегодня все разладились. Убежать, убежать из цеха, не видеть тетю Дусю, не слышать ее голоса. Потому не