Совесть королям - Мартин Стивен

До закрытия библиотеки оставался еще один час, однако ретивая администрация уже развернула кампанию по выдворению посетителей из читального зала. Напоминания о том, что выдача книг прекращена, начались уже в половине шестого и достигли своего пика в шесть. После шести персонал библиотеки, обычно всегда готовый помочь, начал выразительно покашливать и демонстративно собирать личные вещи, всем своим видом давая понять, что рабочий день окончен.

Посетитель еще не просмотрел до конца даже один ящик из восьми, заказанных сегодня утром, — с документами, посвященными жизни и деятельности Ланселота Эндрюса, епископа епархии Или. «Неужели я когда-нибудь закончу свою диссертацию?» — подумал он. А ведь на нем еще висит целый приход, занимающий добрую часть Ланкашира. Теперь же к этим заботам прибавились еще двое детей и тяжкая необходимость зарабатывать деньги. Ученый торопливо пробегал глазами бумаги — а ведь в юности наверняка бы провел целое утро за изучением одного-единственного листка.

Он уже почти встал, чтобы отнести ящик назад к столу библиотекаря, когда что-то привлекло его внимание.

Согласно каталожному шифру, в ящике хранились неопубликованные бумаги, имевшие отношение к проповедям покойного епископа. В принципе ничего вдохновляющего. Ланселот Эндрюс писал четко, гладко и с похвальным знанием темы. И если он что-то выбросил, то, скорее всего, как малоценное. По всей видимости, в ящике хранились бумаги второстепенной значимости, от которых вам, если вы посвятили себя исследованию жизни великого человека, не будет никакой пользы. А вот современные методы консервации старинных документов поражали. Процедура инъекции — кажется, ее правильное название «осмос» — предохраняла старые рукописи от воздействия высоких температур и света. Правда, это означало, что бумаги можно было класть лишь друг на дружку, а брать в руки — лишь смазанными вазелином пальцами, дабы не повредить невидимый барьер. Еще эта методика помогала сохранить естественный цвет бумаг. Именно по этой причине и привлек его внимание этот ящик: оттуда торчал уголок листа, отличный по цвету от тех, которые он уже просмотрел. На вид — скорее век XVIII, нежели XVII. И ученый вновь опустился на стул — опустился тяжело и устало, хотя сам ни за что бы в этом не признался. Может, все-таки открыть ящик? Если в конце дня он скажет библиотекарю, что они ошибочно поместили один документ не туда, то это будет своего рода достижением.

Оказалось, это папка — неуклюжая, сделанная в XVIII веке версия современной папки с кармашками. В описи она значилась как «ГРЭШ». Историк, занимающийся периодом конца XVI — начала XVII века, тотчас узнал бы в этом сокращении имя «Грэшем». Судя по всему, папка вела свою историю от одной из первых попыток привести в порядок бумаги семейства Грэшемов, то есть примерно с 1780-х годов. Все бы хорошо, но, увы, несмотря на благие намерения, безвестному архивариусу явно не хватало научной четкости. Папка, безусловно, являлась частью коллекции Грэшема, однако на какой-то стадии ее переместили в собрание бумаг Эндрюса. Очень интересно, подумал он, и мысль его вновь пришла в движение. Мимо тяжелой походкой прошел библиотекарь. Сделав вид, что ничего не заметил, посетитель открыл папку.

Вот она! Знакомая бумага, какой обычно пользовался Эндрюс, узнаваемый размашистый почерк — после трех лет кропотливых трудов он читал его с той же легкостью, как и свой собственный. А потом еще несколько листков, исписанных уже другим почерком. Бумага тоже другая. Ладно, эти могут подождать. И он переключил внимание на письма, вышедшие из-под пера Эндрюса.

Шифр! Эндрюс пользовался для своих писем простым кодом — например, когда переписывался со своим другом Фрэнсисом Бэконом или когда хотел сказать что-то расплывчато-неприличное об их общем знакомом, священнике или придворном. Смышленый библиотекарь в XVIII веке заметил шифр и понял, кому тот принадлежал. Одно «но»: ключа, чтобы расшифровать код, у него не оказалось. С редкостной свободой, свойственной тому времени, библиотекарь переместил бумаги из папки «ГРЭШ» в папку «ЭНДРЮ» в надежде, что позднее кто-нибудь их расшифрует.

Впрочем, вполне может статься, что овчинка выделки не стоит: очередные придворные сплетни. И все же какое-то подспудное чувство вынудило его вынуть из собственной палки таблицу и перевести шифр на английский. Текст начинался обращением. Сидевший за столом библиотекарь принялся с шумом разбирать книги, бумаги и ящики. Он сделал вид, что не замечает этой бурной деятельности.

Боже, неужели он читает эти строки? Ранее неизвестное завещание великого человека!.. Обращенное к одной из самых прославленных фигур того времени! Да пусть библиотекарь хоть лопнет от злости, он сделает вид, что его это не касается. Человек бросил взгляд от ключа к оригиналу, и его руки затряслись от волнения. Сжимая дрожащими пальцами дешевую шариковую ручку, он принялся выводить на стандартном листе бумаги текст — выводить нарочито медленно, хотя мысли его успели убежать далеко вперед.

Уильям Шекспир?.. Он вновь пробежал глазами по символам шифра. Нет, он не ошибся. Шекспир. Уильям Шекспир. Пьесы? Пьесы, написанные человеком, которому приписывается большая часть перевода Библии короля Якова? Ученый решил продолжить расшифровку дальше, но тут его внимание привлек нижний листок в ящике. Совсем другая бумага, дешевая. И почерк другой, более мелкий. В ту пору хорошая бумага была дорогим удовольствием. Лишь епископы да самые богатые из лордов могли позволить себе писать размашистым почерком на столь ценном писчем материале.

Письмо было длиной в пять страниц. Прежде чем продолжить расшифровку, он сдвинул верхние листки, чтобы посмотреть на последнюю из пяти.