Ханкерман. История татарского царства - Юрий Манов

любимый сундучок с блестящими камнями вынесли из подвала первым делом.

Стоит хан Шах-Али в опустевшей наполовину комнате, смотрит на сундуки с драгоценными тканями, на ворохи собольих мехов. Нет, их он не возьмет, не сохраниться им в сырости каменоломен. И казна пусть будет под рукой. Да и не по силам никому этот сундук отсюда вынести, очень уж тяжел. Вздохнул Шигалей, звякнул ключами, пошел к дверям…

Начальник ночной стражи помахал факелом и велел Ибрагиму-Мустафе спуститься, чтобы сопровождать салтана. Удивился улан, но приказание выполнил: надо, так надо.

Быстро идет по Оке ладья, острый нос рассекает утреннюю дымку, налегают гребцы на весла. Дюжина разноплеменных гребцов – все рабы касимовского хана. Кружит над ладьей ворон Хасан, беспокоится о заветном сундучке с каменьями, видел, как его с арбы на ладью перенесли.

На корме ладьи накрыт столик, за ним на диване, застеленным армянским ковром, двое в богатых одеждах: грузный Шигалей и высокий, худой, как жердь, его зять седобородый Кайбулла. Он ненадолго оставил войско в Ливонии и прибыл навестить семью, вот и позвал его Шигалей для важного дела.

Скверные вести приходят в Касимов. Плохо в Ливонии, король польский и князь литовский Батор собрал против русских большое войско. Теперь уже русским приходится держать оборону. Но еще хуже вести из Крыма. Говорят, хан Девлет собирает несметное войско, хочет Москву воевать. А раз Москву, то и в Касимов наведаться может, остался у него зуб на весь Ахматов род. Местные Ширины словно того и ждут: сидят в своем Городце, смуту затевают. Не дают им покоя слухи о богатстве бывшего казанского хана.

Жалеет Шигалей, что не успел воплотить в жизнь мечту – построить в Касимове каменную крепость с неприступными стенами и мощными пушками, как в Свияж-граде. Деревянные стены нового Касимова Девлет-хан запросто сожжет, а дворец разрушит. Что тогда станет с бесценными сокровищами? Достанутся злейшему врагу? Лучше уж заранее спрятать их в укромном месте.

Зашуршало дно ладьи о песчаную отмель, подняли гребцы весла. Глянул Шигалей на берег, узнал место. Малево, каменный карьер, где брали белый камень для минарета и мечети. Приплыли! Хан велит спускать сундуки на берег.

Нукеров хан оставил на берегу – охранять рабов. Отправились только Мустафа-Ибрагим еще с одним уланом. Но и им Шах-Али приказал остановиться на краю каменоломен, где обычно готовый камень грузят на телеги. Только с зятем Кайбуллой чуру в каменоломни повел.

Волнуется ворон Хасан, кружа над штольнями. Ушли под землю Шигалей и Кайбулла, а с ними гребцы с ящиками и сундуками, и что-то давно их не видно. Но вот показались, возвращаются налегке к ладье, где ждут их верные нукеры. Отчалила ладья от берега, быстро развернулась и пошла к Касимову.

Причалила ладья к берегу у пристани с соляным складом, гребцы сложили весла, ждут от хана если не награды, то хоть сытного завтрака. Но не судьба. Кивнул Шигалей нукерам, разом обнажили они свои кривые сабли. Лишь один из рабов успел вскрикнуть перед смертью, остальные полегли молча. Побросали нукеры мертвые тела за борт, тихими всплесками приняла несчастных Ока-река.

Понимает ворон: никто не должен знать места, где Шигалей спрятал свои сокровища. Жаль, не подарит больше Хасану хан самоцветного камушка. Рабы завалили проход в ту штольню тяжелыми камнями, даже узкого лаза не осталось.

Каркнул ворон обиженно, подхватил со столика перед диваном серебряную ложечку и полетел к Старому посаду. Там, в дупле дуба за кладбищем хранил он свои сокровища: камушки, брошки, перстеньки, пуговицы, монетки. Все что блестит.

1567 год. Побег

Под вечер улан Мустафа-Ибрагим остановил коня у отцовской юрты, спрыгнул на землю. Не узнать сейчас улана, обычно весело его лицо, улыбка на устах, щеки румяны. А сейчас бледен он как смерть. Перед глазами до сих пор окровавленные гребцы. Лежат на деревянной палубе, около каждого растекается кровь.

Не мальчик уже Мустафа-Ибрагим, скоро двадцать лет! Повидал он и дальние походы, и людскую смерть. Но то в бою, когда каждый с оружием бьется за жизнь. Другое дело гребцов безоружных рубить. Полную дюжину за считаные мгновения.

Вышел из юрты Назар Беркузле, глянул в лицо сыну, сразу понял – беда случилась. Пробует расспрашивать, да не может сын отвечать, выворачивает его. Дал отец сыну тряпку утереться, завел в юрту, протянул чашку с кумысом. Напился улан, выдохнул, заговорил. Сбивчиво, быстро, но все понял отец.

Все понял отец, не зря мужчин рода Беркузле скороумными называют. Велит Мустафе-Ибрагиму немедленно седлать свежего коня, кличет жену, чтобы накормила сына. А сам снова в юрту и на колени перед сундуком. Торопится, не может ключом в замок попасть – руки трясутся. Открыл, наконец. На дне мошна с монетами. Тут и русское серебро, и ордынское, и крымское с тамгой. Долго копил, во всем семейству отказывал, да не время теперь сожалеть. Тут же кинжал в серебряных ножнах на богатом поясе – подарок касимовской принцессы. Сердцем чуял старик, не доведут такие подарки до добра. Схватил все, уложил в походную суму, вышел во двор.

Стоит сын у стола, мать ему на руки из ковша поливает, собирается кормить. Задумался Назар. А может зря тревога? Вдруг обойдется? Посмотрел в сторону реки, за которой на высоком берегу высились башня дворца и верхушка минарета. Если рассудить по справедливости, великий хан волен своим богатством распоряжаться. Что касается гребцов, так то чура языческая, кто ж ее жалеет? Чура тоже собственность хана, как хочет, так и казнит. А вот что сын видел, куда рабы сундуки за ханом потащили – то скверно, очень скверно. Хотя мало ли в Малево пещер?

Едва успел Мустафа-Ибрагим сесть за стол, как услышал отец со стороны реки хриплое карканье. Тут же глупые сороки подхватили крик. Посмотрел Назар в ту сторону – кружит лесной ворон над дорогой и каркает. С чего это он? Э, так там пыль поднимается. Знать, гости едут. Гостям здесь всегда рады…

Дернул отец сына за руку, кивнул в сторону запряженной лошади. В ту же суму, куда деньги с кинжалом положил, сунул лепешки со стола и бросил кусок мяса вместе с миской. Все понял сын, мигом в седло вскочил, протянул ему Назар суму, а младший брат Сахиб подал саадак и саблю.

Глянул Мустафа-Ибрагим на отца, на мать, на брата младшего, ударил плетью коня и сразу в галоп послал. Пока по рязанской дороге, а дальше на юг, в степь. А степь… Степь большая!

Въехали в юрт нукеры касимовского хана. Во главе