Черная царевна - Оксана Глазнева

Мак остановился.

Эол запрокинул голову и долго наслаждался полуденным зимним небом над городом. Все молчали.

На ступенях золотого дворца появилась Марина.

— Я не буду связываться с ней! — сказал Мак в сердцах, поворачиваясь к богине. — Ты обещала мне половину Края, обещала, что сделаешь меня равным первым богам, но равной тебе стала она, а у меня больше нет моего вечного спящего города!

Марина не ответила. Она была взбешена, но сдаваться не собиралась. Она пошла к Наде, темная, бешеная. От нее пахло грозой и кровью.

Надежда достала из кармана горсть острых золотых шпилек и небрежно бросила богине под ноги.

Марина остановилась в двух шагах от ненавистной соперницы. Она не сразу узнала шпильки, но, когда узнала, побелела, как морская пена. Она испуганно посмотрела на небо, туда, где пылал огненный шар солнца.

— Наша битва закончилась, мать вод, — устало произнесла Надя. — Отпусти Роджера и уничтожь своих тварей.

— Ты проиграла, мама, — сказал Эол.

— Посмотрим.

— Не станем, — сказал бог, появившийся рядом с Надеждой.

От него слезились глаза. От него пересыхало в горле. От него жгло кожу. Хорс-Сурья-Элиос-Ярок-Бальдр.

Солнечный бог выглядел усталым, хотя и ярко сиял. Они долго смотрели с Мариной друг на друга. И у морской богини пересыхало в горле, жгло кожу и слезились глаза. Надежда могла только гадать, о чем они думали. О любви? О предательстве?

Марина порывисто вытерла слезы, текущие по щекам. Повернулась к Надежде:

— Забирай своего Роджера!

— Этого мало, — сказал Ярок.

Он смотрел только на Марину. Печально и сурово.

— Я лишаю тебя Истока. Отныне и до конца веков он будет во власти Надежды.

Ярок перевел взгляд на Надю. Глаза у него были светло-карие, как мед.

— Исполни обещание. Исцели тех, кто нуждается в этом.

Он снова посмотрел на Марину. Богиня сжала кулаки, отвела взгляд… и они оба пропали.

Мак поднялся со ступеней храма, отряхнул руки.

— Похоже, разговор закончен.

Двери золотого храма за его спиной скрипнули и открылись.

— Иди, — тихо подтолкнул Надю в спину Эол.

Глаза медленно привыкали к темноте.

Здесь было холодно и сыро, сладко пахло дымом и вином. В конце коридора начиналась знакомая лестница. Надя поднималась по ней все выше и выше, пока ступени не уткнулись в большую железную дверь.

Это был тот самый зал, что она видела во сне, только кандалы, развешанные по стенам, были пусты. Кровать так и стояла в середине и, увидев ее, Надя побежала, не заботясь о новоприобретенном божественном достоинстве.

Оков больше не было. Роджер спал тяжелым глубоким сном.

Надя села на край кровати и нежно провела рукой по колючей щеке. Давно они не встречались так: без спешки, без угроз за спиной. Так давно, что стали незнакомцами друг для друга.

Она сжала руку Роджера.

Нет. Не незнакомцы. Его рука была теплой, родной. Словно располовиненная, Надя вновь становилась целой.

…Роджер глубоко вздохнул и открыл глаза. Увидел ее, слабо улыбнулся:

— Ты в порядке, девочка?

Надежда улыбнулась в ответ. Погладила его по горячему лбу.

— Нам пора домой.

…Они снова стояли с Роджером рядом. Перед ними выстроились мертвецы. Развевались под ветром черные знамена с черепами, кружили в небе гарпии, море слизывало с камней Последней Лестницы недавно пролитую кровь…

Роджер долго молчал, молчала и Надя. Она так много прошла за это время, а сейчас чувствовала себя беспомощной девочкой. Что он скажет?

— Сумасшедшая! Ты в самом деле пустила бы их в царство живых?

— Я не знаю, — честно ответила Надя.

Он всмотрелся в ее лицо. Незнакомая, повзрослевшая. Роджер искал взглядом девочку, которую вел через лес. Не находил.

Она стала красивей, чем он помнил. Линии лица и тела стали мягкими, плавными, пропала робость во взгляде, детская дерзость сменилась спокойным бесстрашием. Она смотрела ему в глаза прямо, на равных. На лице появилось новое выражение — ровное и холодное. Стойкое. Он уже не мог читать ее, как раскрытую книгу. Нужен ли он ей теперь? Давно не осталось на сердце железных обручей и спрашивать было страшно.

— Ты носишь мое кольцо. Ты приняла мою корону. По-прежнему хочешь прожить со мной вечность?

— Хочу, — твердо ответила Надежда. — Ты — мое сердце, мое царство, и мне не нужно других. Снова будешь гнать меня?

Роджер покачал головой, по-мальчишески взъерошил волосы, потом взял ее за руку, притянул к себе и крепко обнял.

Теплый ветер одобрительно гладил их плечи. Они стояли на границе двух миров, и Надя сама была пограничным столбом — женщина и богиня. Какую сторону выберет?

Вот оно, счастье — прими и лелей! Береги! Не отводи взгляда!

А как же остальной мир? Она спасла лишь юг. А как быть другим? В мире, где крепостные стены превратились в границы, где боги ограничивают людей и сами ограничены собственными предназначениями, она — пограничная — как себя поведет?

Надя верила в людей. Верила, что им не нужны костыли из чудес и чар, чтобы достичь величия. А значит, солнце должно быть солнцем, море — морем, а смерть — неизведанным. Не в ее власти лишить богов имен, но кровь в ее венах способна погрузить их в сон, и ей завещан Исток, из которого боги пьют бессмертие. Остался последний шаг, последнее решение. Как принять его, не предав тех, кто помогал ей? Эола? Лешего? Роджера?..

Надежда прижалась к нему так сильно, как могла, закрыла глаза, вдыхала его запах, слушала биение сердца. Роджер почувствовал ее тревогу, отодвинулся, посмотрел в глаза.

— Говори! — потребовал он.

— Напрасно я не считала свои дороги. Знала бы, как много еще осталось… Я не хочу идти дальше, Роджер. Все прежние пути вели к тебе, а этот уводит прочь.

— Ты не знаешь наверняка. Никто не знает.

— Мне нужно сделать еще один шаг. Тот, который не хочу делать.

— Нити или ножницы, девочка?

Это ей, семнадцатилетней, позволено сомневаться, не ему. Роджер делал этот выбор не раз и не два за три тысячи лет. Он принял решение за долю секунды и впервые засомневался в нем. Но он не сомневался в Надежде.

— Нити или ножницы, девочка?

Она знала, какой ответ будет правильным, осталось лишь набраться смелости, чтобы его дать. Достаточно ли у нее мужества?

Пройдя сто дорог, разве нет?