Поэзия садов - Дмитрий Лихачев

Место для Вейнемейнена в парке Монрепо выбрано очень удачное. Оно строго соответствовало той картине, которая представлена в «Калевале»:

«Старый добрый» Вейнемейнен сидел на скале (она сохранилась до сих пор) на берегу шхеры среди диких гранитных скал с глубокими трещинами. Скалы охватывали его со всех сторон, и наверху над ним среди поросших соснами вершин в разрывах скал видно было небо. Недалеко – небольшая дикая пещера…

К числу парков позднего романтизма, испытавших на себе влияние оссианических настроений, принадлежат Воронцовский парк в Алупке и Софиевка в Умани. Стоит упомянуть, что владелец и строитель парка Монрепо барон А. Николаи был другом Воронцова (с ним он познакомился в Вене) – строителя Алупкинского парка.

Алупкинский парк строился с 1830 по 1846 г. садовником Кебах. Для него характерны с одного края гигантские нагромождения камней в районе Большого Хаоса и Малого Хаоса, тесно увязывающиеся с хорошо видной из этих мест горой Ай-Петри, и прибрежные скалы с другого края, о которые эффектно разбиваются волны во время больших морских волнений[493].

В парке чрезвычайно разнообразная экзотическая растительность, фантастические деревья (коралловые деревья, земляничные, магнолии, олеандры, кипарисы различных пород, пальмы и т. д.) с преобладанием на заметных местах хвойных пород (например, алеппских сосен с наклоненными к югу кронами, гигантских секвой), что так типично для оссиановских настроений. В духе романтизма в парке множество ручьев и каскадов, искусственная готическая руина, и сам дворец построен в стиле английской готики в соединении с восточным («мавританским») фасадом, обращенным к морю[494].

В противоположность Выборгскому парку баронов Николаи Монрепо и Воронцовскому парку в Алупке, в которых главную роль играют естественный скалистый ландшафт с гигантскими просторами шхер в одном случае и горы и море – в другом, украинский парк «Софиевка» в Умани использует для оссианических впечатлений гигантские камни, искусственно расставленные по воле садовода.

Это оссианический парк сравнительно ранний, созданный крепостными мастерами в 1796–1800 гг. В нем также значительную роль играют бурные ручьи, каскады, водопады. В парке созданы гроты, видовые площадки фантастического характера, но хвойных насаждений меньше, чем в Монрепо[495].

Лицейская лирика Пушкина своими темами и мотивами тесно связана с царскосельскими садами. Эта связь осуществлялась двоякими путями. Во-первых, и царскосельские сады, и лирика Пушкина в значительной мере зависели от общих им обоим поэтических «настроений эпохи», а во-вторых, само пребывание Пушкина в «садах Лицея», несомненно, воздействовало на его лицейскую лирику.

Точно разграничить одно и другое невозможно, да и вряд ли существует такая необходимость: то и другое сказывалось в лицейской лирике Пушкина одновременно и неразрывно.

1

Прежде всего определим: что следует понимать под выражением «сады Лицея», о которых говорит Пушкин в восьмой главе «Евгения Онегина»:

Обычное понимание слов «сады Лицея» не ведет современного читателя «Евгения Онегина» дальше поверхностного значения – «сады, примыкающие к Лицею», или «сады, принадлежащие Лицею»[496]. При этом ясно, что «сады Лицея» – одновременно и метонимия, употребленная вместо Лицея как учебного заведения в целом. Последнее (метонимичность) не может вызывать сомнений, но в первое значение (в понятие «сады Лицея») должны быть внесены некоторые коррективы. В понятии «сады Лицея» есть оттенки, которые не следует упускать из вида.

Сады, как мы уже писали выше, были непременной принадлежностью лицеев и академий начиная со времен Платона и Аристотеля, продолжаясь и в эпоху Ренессанса.

Традиция соединять учебные и ученые учреждения с садами в Англии восходит не только к Античности и Ренессансу, но и к Средним векам – вспомним знаменитые «backs» (сады, примыкающие сзади к строениям колледжей) в колледжах Оксфорда и Кембриджа, восходящие к садам средневековых монастырей.

Понимание «садов Лицея» как садов, традиционно связанных с учебными заведениями, садов Аристотеля и Платона – было живо и в представлениях царскосельских лицеистов.

И. И. Пущин писал, вспоминая, как его отдавал в Лицей его дед: «Старик с лишком восьмидесятилетний хотел непременно сам представить своих внучат, записанных по его просьбе в число кандидатов Лицея, нового заведения, которое самым своим названием поражало публику в России, – не все тогда имели понятие о колоннадах и ротондах в афинских садах (разрядка моя. – Д. Л.), где греческие философы научно беседовали со своими учениками»[497].