Остров Сахалин - Эдуард Веркин

Водобоязнь. Они не могли приблизиться к воде.

А я вдруг почувствовала себя счастливой, не абсолютно, конечно, но в значительной мере; потому что вот это случилось определенно на дурацкий манер – все как взрывом, а потом и настоящий взрыв, я начала смотреть книгу про чудовищ, и вот мы в море, и стоим, а до Крильона действительно восемьдесят километров, и надо как-то жить.

– Пойдемте, что ли, – сказал Артем.

И мы пошли.

Невельск оказался действительно небольшим городом, приютившимся на неширокой полосе между сопками и морем; его неоднократно сносило землетрясениями, следы этих стихий во многом сохранились в его облике – разрушенные и полуразрушенные дома встречались то тут, то там, темнели печальными призраками между разноцветной новой постройкой; на сопках кое-где присутствовали еще следы довоенной индустрии – ржавые фермы, бетонные стены, черные трубы, все это заросло кустарником и теперь походило на древние руины рыцарских замков.

Некогда здесь располагался судоремонтный завод, на берегу остались его давно не нужные сооружения, а море напротив завода имело значительную глубину, и здесь нам пришлось плыть; Ерш сидел верхом на Артеме, я плыла первой. Вода была легкой, и плыли мы недолго, к тому же акватория напротив города оказалась заполнена мусором: плавником, подводной падалью, морской капустой и пластиковыми бутылками, так много, что я подумала, что их принесло с Монерона.

Мы наловили бутылок и засунули их под одежду, это позволяло держаться на поверхности с минимальными затратами, так что глубокий участок мы преодолели благополучно. Продвижение сопровождалось криками сивучей, наблюдавших за нами с брекватера и вызывавших необыкновенный восторг у Ерша.

Здесь не было китайских лачуг, отчего Невельск выглядел как город, самый настоящий, сходство подчеркивали и новенькие особняки, вроде тех, в которых укрывались мы, и здание официальной архитектуры, в котором скорее всего размещалась комендатура или, возможно, клуб, – перед входом красовалась большая клумба, своим буйным цветом видимая издали.

Я пожалела о том, что начала знакомство с Сахалином с Холмска, а не с Невельска; Холмск настроил меня на определенные впечатления, может, если бы я начала свой путь по острову здесь, я бы понимала его иначе, впрочем, это были совершенно пустые мысли. Сейчас Невельск утратил свое очарование, улицы его заполнились инфицированными, которые шагали вдоль берега, не выпуская нас из виду.

Через три часа Невельск остался позади; мы проследовали мимо всего брекватера, мимо белоснежной стелы, напоминавшей о давно погибших моряках, чьи кости сгинули, но чьи имена зачем-то останутся навсегда, отлитые в бронзе, мимо подводной лодки, издали похожей на мертвого кита, а вблизи разочаровывавшей ржавчиной и гнилью, проплыли и прошли. Шагать было нелегко, и не столько из-за воды, сколько из-за песка, в который проваливались ботинки; мы месили песок, прилагая к каждому шагу значительные усилия, в результате чего через каждые сто метров приходилось делать остановки и набираться сил, сидя на выступающих из воды камнях. Постепенно мы привыкли и шли не в воде, а по самой линии прибоя, так легче, но несколько опаснее – расстояние от инфицированных сократилось до двух-трех метров, так что приходилось следить за тем, чтобы зараженные не подходили слишком близко. Если же это происходило, Артем тыкал секирой или подсекал ему подколенные связки.

Через четыре часа водного похода у меня заболели колени и спина, Артем тоже начал выдыхаться, а Ерш периодически смеялся, показывая рукой на сивучей, оставшихся позади.

Носители брели за нами по берегу. Их стало гораздо больше, казалось, что они собрались со всей округи, вся дорога, уходящая вдоль берега на юг, была ими заполнена, они смещались за нами плотной стеной, не сводя глаз, нюхая воздух. Они двигались вместе с нами и колыхались в ритме прибоя; когда на берег накатывалась особенно большая волна, инфицированные отодвигались, а когда волна отступала, возвращались к нам. Странное зрелище.

Странное зрелище.

К вечеру, по подсчетам Артема, мы преодолели около двенадцати километров и добрались до Горнозаводска. То есть до места, где раньше стоял Горнозаводск; о том, что здесь находился поселок, сейчас напоминала лишь труба котельной, сохранившаяся на одной из сопок, да свалка ржавого металла, догнивающего в воде. Свалка состояла преимущественно из нефтяных бочек и рельсов от разобранной железной дороги. Солнце садилось, ноги отваливались, день выдался страшный и длинный, и двенадцать километров, пройденные в полосе прибоя, стали испытанием. Почти подвигом. Некоторое время я еще соображала, я отмечала цвет моря, красоту неба, зелень, песок, морских ежей, выбрасываемых волнами, вспоминала профессора Ода, отца и мать, и бабушку, и наш дом с прекрасным садом; однако поход высасывал из меня силы и волю.

Носители, сопровождавшие нас по берегу, угнетали одним своим видом, и хотя все они были свежезараженные, выглядели они уже не очень прилично. Внешне МОБ весьма схож с быстротекущей проказой – через несколько часов после инфицирования кожа покрывается нарывами и язвочками, а если человек предрасположен к кожным болезням, то он неминуемо быстро опускается чуть ли не до состояния руин. И воняет, воняет.

Чудилось, что до меня доносилась их вонь, смрад гнойных отделений токийского госпиталя; мне чудилось, что я чувствую их дыхание, холод сквозняков мертвецких подвалов; болели глаза от одного их безобразного вида, в каждом из этих лиц я видела лица тупиков и богаделен, где доживали все, кто не мог больше работать. Профессор Ода любил водить своих студентов по таким местам, чтобы лучше чувствовали будущее. В таких местах особенно остро звенит будущее, практическая футурология, однако. Серьезная дисциплина.

А еще они облизывались. У них трескались губы, и они постоянно их облизывали, при этом с нас глаз не сводили, что лично меня несколько раздражало, представлялось, что они облизывают нас. В сущности, это так и было: они облизывались по нам, страшно, не смотреть бы.

Несколько раз в местах особо узких толпа сбивалась настолько плотно, что выдавливала из себя зараженных, они теряли равновесие и падали в воду, эффект от этого получался весьма интересный – создавалось впечатление, что носители обрушивались не в воду, а в кипяток. Они молча бились в конвульсиях, пытаясь выбраться на берег, на сушу, но вода их не отпускала, удерживая до смерти. Их хватало на минуту, не дольше.

Шагать становилось все труднее. Макинтош сделался тяжел и неподвижен, он давил на плечи и на шею и немного поддушивал. Первое время я еще пыталась помочь Артему и забирала у него Ерша, однако и небольшой по весу Ерш давался к переносу с трудом. Но я старалась, хотела, чтобы Артем хоть немного передохнул; ему это, конечно, не нравилось, но он не спорил. Однако чем дальше мы продвигались к югу, тем меньше оставалось сил. В ботинки набралась вода и песок, и эта смесь, несмотря на мои особые носки, стерла ноги; сначала я чувствовала боль от соленой воды, потом и эту боль не чувствовала.

Скоро у меня заскрипели и захрустели колени. Хотелось пить. У нас оставалось еще молоко, но Артем сказал, что его следует поберечь до вечера.