Хорош в постели - Дженнифер Уайнер

– Дай пройти, – потребовала я.

– Нет, – ответила она. – Сначала ты меня выслушаешь!

Она подняла руки, схватила меня за плечи, стараясь остановить, чуть тряхнула. Только что я стояла, стараясь протиснуться мимо нее, а в следующее мгновение моя нога поскользнулась на лужице воды. Она подвернулась в щиколотке, разворачивая меня. И я повалилась на бок, ударившись животом о край раковины.

Молнией вспыхнула боль, и я уже лежала на спине, лежала на полу, с лодыжкой, вывернутой под углом, который не сулил ничего хорошего, а она стояла надо мной, дыша как зверь, с пылающими щеками.

Я села, упершись в пол руками, потом ухватилась за раковину, и тут меня скрутила схватка. Посмотрев вниз, я увидела кровь. Немного, но... на восьмом месяце кровь ниже пояса – это лишнее.

Каким-то образом мне удалось подняться. Лодыжка ужасно болела, я чувствовала, как струйки крови бегут по ноге.

Я посмотрела на подругу Брюса. Она – на меня, потом, вслед за моим взглядом, на кровь, густыми каплями пятнающую пол. Вот тогда она приложила руку ко рту, повернулась и побежала.

Перед глазами все шло кругом, волны боли разрывали живот. Я об этом читала. Я знала, что это значит, знала, что роды начались слишком рано, знала, что попала в беду. «Помогите, – произнесла я, но никто не мог услышать меня в пустом туалете. – Помогите...» – повторила я, и окружающий мир сначала посерел, а потом почернел.

Открыв глаза, я очутилась под водой. В бассейне? В озере в летнем лагере? В океане? Я не знала. Могла видеть свет над головой, просачивающийся сквозь воду, могла чувствовать притяжение того, что находилось подо мной, притяжение бездонных черных глубин.

Большая часть времени, проведенного мной в воде, пришлась на бассейн Еврейского центра, куда я ходила с матерью, но плавать меня научил отец, еще совсем маленькой. Он бросал в воду серебряный доллар, и я ныряла за ним, учась задерживать дыхание, добираться до дна, подниматься на поверхность. «Или утонешь, или поплывешь», – говорил он, когда я возвращалась с пустыми руками, отплевываясь, кашляя и говоря, что ничего у меня не получится, что вода слишком холодная, что дно слишком глубоко. «Или утонешь, или поплывешь». И я возвращалась в воду. Конечно, я хотела заполучить доллар, но еще больше мне хотелось порадовать отца.

Мой отец. Он тоже здесь? Я начала поворачиваться, забила руками, пытаясь вернуться на поверхность, вернуться к свету. Но я слабела. Голова у меня шла кругом. Я еще могла поворачиваться, но движения руками и ногами давались все тяжелее. Я уже не могла оставаться на плаву, океанское дно притягивало меня к себе, и я подумала, как же это хорошо – перестать двигаться, застыть, лечь на дно, утонуть в нежном иле, заснуть...

«Или утонешь, или поплывешь. Или выживешь, или умрешь».

Я услышала голос, идущий с поверхности: «Как тебя зовут?»

«Оставьте меня в покое, – подумала я. – Я устала. Я так устала». Я чувствовала, как глаза застилает темнота, и мне хотелось полностью погрузиться в нее.

«Как тебя зовут?»

Я открыла глаза и тут же сощурилась от яркого белого света.

«Кэнни, – пробормотала я. – Я Кэнни, а теперь оставьте меня в покое».

«Оставайся с нами, Кэнни», – прозвучал голос. Я покачала головой. Я не хотела оставаться там, даже не зная, куда попала. Хотела вернуться в воду, где была невидимой, была свободной. Хотела снова плавать. Я закрыла глаза. Серебряный доллар сверкнул в солнечном свете, описывая дугу в воздухе, плюхнулся в воду, и я последовала за ним в глубины.

Я снова закрыла глаза и увидела мою кровать. Не кровать в Филадельфии, с синим покрывалом и яркими наволочками подушек, а ту, в которой спала маленькой девочкой, узкую, аккуратно заправленную, под пледом в красно-коричневую клетку. Я моргнула и увидела девочку, полненькую, с серьезным лицом, зелеными глазами и каштановыми волосами, собранными в конский хвост. Она лежала на боку и читала какую-то книгу. «Это я? – спросила я себя. – Моя дочь?» Уверенности не было.

Я вспомнила, что кровать была моим убежищем, единственным местом, где я чувствовала себя в безопасности как маленькой девочкой, так и подростком: сюда никогда не подходил мой отец. Я вспомнила, как часами, скрестив ноги, сидела на кровати с одной из подруг. Между нами телефонный аппарат, миска с мороженым, а мы болтаем о парнях, школе, планах на будущее. Мне захотелось вернуться туда, в прошлое, где еще не случилось ничего плохого, где от нас не уходил отец и меня не предавал Брюс.

Я посмотрела вниз, девочка на кровати оторвалась от книги, подняла голову, и я увидела ее глаза, большие и чистые.

Я смотрела на девочку, а она мне улыбнулась и сказала: «Мама».

«Кэнни?»

Я застонала, словно просыпаясь от самого сладостного сна, и чуть разлепила глаза.

«Пожми мою руку, если ты слышишь меня, Кэнни».

Я слабо пожала. Я могла слышать голоса, они что-то бубнили про группу крови, про инкубатор для младенца. Может, это сон, а девочка на кровати – реальность? Или реальность – вода. Может, я действительно пошла поплавать, не рассчитала сил, устала, может, как раз сейчас я и тону, а образ кровати появился перед мысленным взором, чтобы я напоследок увидела что-то хорошее?

«Кэнни! – В голосе прозвучало отчаяние. – Оставайся с нами!»

Но я не хотела оставаться. Я хотела вернуться на мою кровать.

В третий раз я закрыла глаза и увидела отца. Я в его смотровом кабинете, сижу на белом столе. Чувствую вес бриллиантов в ушах, на пальцах. Чувствую его взгляд на себе, теплый, полный любви, каким он был двадцать лет назад. Отец сидит напротив меня, в белом накрахмаленном халате, улыбается мне. «Расскажи, как ты прожила эти годы, – говорит он мне. – Расскажи, кем ты стала».

«Я собираюсь родить ребенка», – отвечаю ему я, и он улыбается. «Кэнни, это прекрасно».

«Я журналистка, работаю в редакции крупной газеты. Я написала сценарий фильма, – говорю я. – У меня есть друзья. Собака. Я живу в большом городе».

Мой отец улыбается: «Я так горжусь тобой».

Я тянусь к нему, он берет мою руку, пожимает. «Почему ты не говорил этого раньше? – спрашиваю я его. – Все могло измениться, если бы я знала, что небезразлична тебе...»

Он мне улыбается, но на лице написано недоумение. То ли я перестала говорить по-английски, то ли он больше не понимает этот язык. И когда убирает руку, я вижу на ладони серебряный доллар. «Он твой, – слышу я. – Ты его достала. Всегда доставала. Всегда могла».

Но, произнося эти слова, отец уже отворачивается от меня.

«Я хочу тебя кое о чем спросить», – говорю я. Он стоит у двери, взявшись за ручку, но потом поворачивается и смотрит на меня.

Я не отрываю от него глаз, но в горле так пересохло, что я не могу произнести ни слова.