На рубежах южных (сборник) - Борис Тумасов

– Матушки, родимые, поглядите-ка: у Рожества Богородицы загорелось!..

Но по крышам, по сухой земле и по листве уже застучали, зашлепали первые крупные капли дождя…

Чрез своих лазутчиков Степан проведал, что новый астраханский воевода князь И.С. Прозоровский спускается по Волге с ратными людьми и что в его распоряжении находится целых четыре приказа (полка), то есть около четырех тысяч человек. Да говорили, что и с Симбирской Черты он снял ратных людей себе в подкрепление, и из Самары, и из Саратова. Сила собиралась немалая, тем более что московские стрелецкие приказы это совсем не то, что стрельцы астраханские. Степан призадумался: это могло быть и развязкой. Зовы со всей Руси к нему шли по-прежнему, но степной волк был хитер и осторожен. Если, худо ли, хорошо ли, Москва справилась и с ляхами, и со шведами, то с ним-то справится наверное. С другой стороны, казаки все сильнее тянули за зипунами. В его глазах зипуны эти большой роли не играли, но в этом направлении открывалась возможность, за неимением лучшего, сыграть роль южного Ермака.

И вот в начале марта Степан объявил поход на Персию. Станица встретила его великим ликованием и шумом, среди которого прошла как-то незаметно таинственная смерть Федьки Сукнина, который в последнее время все что-то со старшиной «загрызался» и вдруг был найден на рассвете под стенами городка с пулей в затылке. Казаки лихорадочно и весело готовились к походу: струги ладили, оружие исправляли и чистили, припас всякий готовили… Выходить в море в марте было раненько, но как ни тихо шел Прозоровский, все же он был уже под Астраханью, и мешкать просто не было уже времени. И вот 23 марта, в ветреный солнечный день, когда густо-синее море рябило мелкими белыми барашками, с криками, пальбой и великим чертыханьем и матерщиной подгулявшие казаки подняли паруса на своих двадцати четырех стругах и с песнями побежали к кавказским берегам. Огромное большинство из них о море не имело ни малейшего понятия, но, как известно, двум смертям не бывать, а одной не миновать, и к тому же с ними были запорожцы, которым морскую воду приходилось хлебать не раз…

И закрутился огненно-кровавый смерч вдоль опаленных берегов Каспия. Где стояли крепостцы, там казаки обходили препятствия сторонкой, а где защиты населению не было, там они жгли, грабили, насиловали, резали, лгали, погибали в крови и вине сами, но не щадили и людей. Не было того преступления законов божеских и человеческих, которое осталось бы не совершенным казаками. И так длилось целый год, от северных берегов Кавказа до юго-восточных пустынь закаспийских. Их струги были переполнены золотом, парчой, камнями самоцветными, оружием драгоценным, тканями самыми дорогими и ясырем, т. е. пленниками для продажи в рабство: вчерашние рабы только для себя хотели воли. У самого Степана жила в шатре, противно всем обычаям казацким, пленная красавица персиянка, Гомартадж, что значит Венец лунный – дочь славного воина и вельможи персидского, Менеды-хана…

И так как добычи просто-напросто грузить было уже некуда, то повернули казаки на Свиной остров, к берегам кавказским. Там тотчас же начался шумный дуван. Но расстаться с разбоем не хотелось все же: изредка делали казаки набеги на близ лежащие на кавказском берегу городки, иногда возили они туда свой ясырь и отдавали его задешево: на счет кормов и самим было плохо, так как не хватало хлеба. Страдали казаки и от недостатка пресной воды и часто вынуждены были пить морскую воду, от которой потом болели…

Начались споры, что делать и куда путь держать. Нарастало часто беспредметное раздражение. Очень косились они и потихоньку ворчали и на атамана, который держал в своем шатре красавицу Гомартадж: не по-казацки это – ежели никому бабы держать нельзя, так, значит, нельзя и атаману. Мука о женщине терзала их железными когтями и наяву, и во сне. И на кой черт все богатства эти, ежели на них тут ничего не укупишь?.. Падали духом… Вспыхнула какая-то болезнь, от которой стали многие помирать.

И вот раз жарким полднем, когда казаки изнемогали от зноя и среди тишины лагеря порхала только жалобная и нежная песенка тоскующей Гомартадж, вдруг раздался панический крик:

– Персюки!..

Прямо на Свиной остров от берегов Персии шла большая флотилия: то вел ратную силу против воровских казаков сам старый Менеды-хан. С ним был и его сын, молодой красавец Шабынь-Дебей, который горел местью за плен, а может, и за позор своей единственной сестры, Гомартадж. В отряде хана были не только персы, но и наемные кумыки и гopcкиe черкесы, всего человек тысячи четыре, то есть почти втрое больше, чем было казаков. Казаки с криками бросились к оружию, а Гомартадж вскочила и замерла, вся уйдя в свои огромные черные прелестные глаза…

И завязался на синих волнах ожесточенный бой. Но недолго длился он: персы были разбиты наголову. Старый хан был убит пулей на глазах простиравшей к нему руки дочери, Шабынь-Дебея провели связанного вместе с другими пленными в камыши, и только три струга персидских успели уйти назад к берегам Персии. Гомартадж, впившись зубами в белую руку свою, лежала по своей привычке на земле, лицом вниз, и в душе ее была черная смерть: теперь для нее было все кончено…

И вдруг около нее послышался шорох. Она испуганно подняла голову: подле стоял Васька Сокольник и, робко улыбаясь ей, тепло смотрел на нее своими нежно-голубыми глазами: ничего-де не опасайся, я тута… Она недоверчиво смотрела на него исподлобья своими дикими глазами. А он, все ободрительно потряхивая головой, достал из-за пазухи большую звезду из камней самоцветных – еще в Фарабате взял он ее в сгоревшем дворце шаховом – и протянул ее девушке. Та сперва удивилась, – этим алмазам да сапфиру синему в середке цены не было, – потом робко взяла подарок, слабо улыбнулась казаку и вдруг, снова зарыдав, уткнулась лицом в сухую землю… Васька жалостливо покрутил головой и на цыпочках отошел прочь: он не знал, ни что сказать, ни что сделать, да и атамана опасался…

Победа была полная, но казаки не очень ликовали. И особенно задумчив был Степан и старшины. Они понимали, что у шаха силы еще очень много, а у них она быстро шла на убыль: за последнее время в стычках и от болезни погибло больше пятисот казаков, а болезнь не только не унималась, но наоборот, разгоралась все более и более. И если много было у казаков тканей шелковых, золота, камней драгоценных, то хлеба не хватало, а баранина всем осточертела до того, что без дрожи на нее уж и смотреть не могли. И одно проигранное сражение, и потеряют они всю славу свою, и все свои богатства, которые тому же Степану были очень нужны для дальнейшего. Прошло еще несколько дней. Туча тоски и раздражения над казачьим лагерем все сгущалась. И вот раз вечером, под звездами, на берегу спящего моря, услышал Степан тихую и печальную песню, новую песню – должно быть, опять сложил Васька Сокольник, чистый высокий тенор которого плыл теперь так красиво под звездами над тихим морем. Степан прислушался:

унывно пели казаки, —

И был так тосклив заливистый и чистый Васькин тенор, что даже Гомартадж в скорби своей затаилась, слушая… И быстро, быстро капали слезы ее в сухой песок острова. И тосковали все: домой, домой!..