Могикане Парижа. Том 1 - Александр Дюма

Вот крепость красоты сдается мне на милость; Да, было нелегко: осада долго длилась, Но победители мои побеждены!..

Может быть, следовало взять ее измором, приступом, рыть окопы, штурмовать? Нет, такая стратегия не годилась.

Победить можно было только внезапностью.

Камилл остановился на этой тактике и стал хладнокровно выжидать, когда представится удобный случай.

Сердце его кипело страстью; он никогда ничего еще так не желал, но сейчас, стоя у дверей Кармелиты, он сумел взять себя в руки, решив, что еще будет время дать волю страстям и желаниям, — и вошел.

Кармелита мало спала и много плакала.

Она встретила Камилла довольно холодно.

Такой прием входил в расчеты креола.

С этого дня он совершенно переменил образ жизни.

Он словно забыл о прежних безумствах и всякую минуту обнаруживал рассудительность, на которую его считали неспособным.

Умерив присущую ему игривость и постоянно себя сдерживая, он теперь казался чопорным и серьезным.

Читатели, несомненно, поняли, какую цель преследовал Камилл. Он решил во что бы то ни стало вытеснить из сердца Кармелиты воспоминание о Коломбане. А как Камилл мог заставить ее забыть бретонца? Ему ничего не оставалось, как превратиться в сдержанного, печального, здравомыслящего молодого человека, точь-в-точь как наш бретонец, с той, пожалуй, разницей, что Камилл был приветливей и изысканней.

Такое превращение, по мнению бесхитростной Кармелиты, объяснялось, во-первых, тем, что Камилл, тосковал после отъезда друга, а во-вторых — любовью к ней.

Ее девичьей гордости льстило, что молодой человек с единственной целью ей понравиться ломал свой характер, свои привычки, свои вкусы и пренебрегал своими самыми неодолимыми, самыми милыми сердцу капризами.

Ах, Боже мой! Да любая восемнадцатилетняя девушка на ее месте обманулась бы точно так же.

Раньше Камилл обожал Оперу — теперь же он перестал там бывать.

Трижды в неделю он непременно появлялся в манеже, а оттуда отправлялся на прогулку в лес — теперь он вдруг отказался и от манежа и от прогулок.

В аристократических кварталах Парижа у Камилла было несколько знакомых американцев, и с ними он время от времени обедал или ужинал — теперь Камилл сидел дома.

Раз двадцать случалось так, что, находясь у Кармелиты, он слышал, что к нему кто-то звонит или стучит. Девушка уговаривала его посмотреть, кто там, но креол отказывался наотрез.

В подражание Кармелите он хотел жить уединенно и скромно.

Он купил книги по ботанике. Он не имел представления об этой науке и попросил Кармелиту научить его тому, что она сама узнала от Коломбана.

Читатели заблуждаются, если полагают, что Камилл расчетливо и лицемерно надел на себя маску в надежде соблазнить юную особу.

Он любил!

Просто это слово применительно к Камиллу приобретало совсем другой смысл, нежели когда речь шла о Коломбане.

Бретонец любил Кармелиту всей силой души. Камилл любил собственные удовольствия, давая при этом волю своей фантазии, а на сей раз воображение его разыгралось, и он предвкушал райские наслаждения.

До сих пор его окружали доступные женщины, и потому сопротивление добродетельной Кармелиты в высшей степени возбуждало его: ради победы над бедняжкой он пускал в ход всю изобретательность своего ума, может быть думая, что пользуется лишь обольстительностью своего сердца.

Если бы Кармелита не обольщалась относительно произошедших перемен в характере Камилла — а заслугу в этом она приписывала себе — и заставила его снова стать самим собой с его достоинствами и недостатками, ей, возможно, удалось бы, опираясь на его пылкую любовь к ней, сделать из него доброго и порядочного человека. Но она не замечала его лжи, обманывала себя и тем невольно подталкивала Камилла на путь обмана.

И Камилл с каждым днем завоевывал все новые позиции.

Когда он, отвечая на вопрос Кармелиты, откровенно сказал: «Коломбан уехал, потому что я вас люблю», это избавило его от необходимости признания в любви, а Кармелите не пришлось на это признание отвечать.

С той минуты как Коломбан уступил место Камиллу, он отказывался от Кармелиты.

Оставалось лишь выяснить, могла ли Кармелита полюбить Камилла.

Однако юный креол обладал не только блеском колибри, но и изворотливостью кобры.

Он ни разу не спросил у девушки: «Вы будете моей женой?» Зато при каждом удобном случае он повторял: «Когда вы станете моей супругой…»

И он рисовал заманчивые, достойные мира художников картины их свадебного путешествия.

Под действием пламенного красноречия Камилла перед мысленным взором Кармелиты развертывались сверкающей панорамой все прелести жизни вдвоем.

Однажды она, улыбнувшись, заметила:

— Это только мечты, Камилл!

Молодой человек прижал ее к груди и вскричал:

— Нет, Кармелита, все это вполне возможно! Теперь Камилл знал, что попал в самую точку. Девушка отныне была в его власти.

Однако Камилл оставался по-прежнему почтителен, скромен, строг: Кармелита была не из тех женщин, с какими в случае неудачи можно начать игру с начала.

Тогда ему пришлось бы навсегда проститься с надеждами.

Вот почему он подстерегал добычу, словно дикая кошка, притаившаяся на ветке, или змея, свернувшаяся в кустарнике.

Однажды вечером они спустились в сад — тот самый, где тремя месяцами раньше гуляли Коломбан и Кармелита.

Стояла удушливая жара.

Был конец августа. Далекие громовые раскаты в неподвижном горячем воздухе предвещали грозу. Всполохи исчертили все небо.

Но тщетно цветы, склонив головки и судорожно сжав листочки, вымаливали спасительный дождь.

Небо, подобно пневматической машине, словно поглощало живительный воздух, и все живое вот-вот должно было погибнуть от удушья.

Молодые люди невольно подпали под влияние этой напряженной атмосферы — жизнь для обоих будто замерла; как цветы, как животные, как все вокруг, они с нетерпением ждали дождя, в надежде что он вернет их к жизни.

Впрочем, в отличие от ослабевшей Кармелиты, Камилл, привычный к тропической жаре, сохранял ясность мысли. Видя, что Кармелита впадает в мечтательную истому, близкую к летаргическому оцепенению, он понял: вот долгожданный случай! Пора действовать!

И как колыбельная песня усыпляет малыша, так искусно подобранные любовные слова Камилла, покачиваясь над головой девушки подобно осыпающимся макам, постепенно погружали ее в магнетический сон — самый глубокий, самый опасный, самый неодолимый из всех видов сна.