Первая мировая война. Борьба миров - Владимир Миронов

Демонстрация за продолжение войны. 1917 г.

А как реагировали на ситуацию генералы? Ставка прежде всего ввиду наличия революции, стихийного развития событий приняла неофициальное решение поддержать Временный комитет… Генерал М. В. Алексеев до вечера 28 февраля усердно трудился над планом усмирения питерских волнений, а после отречения Николая II признавался своему генерал-квартирмейстеру А. С. Лукомскому: «Никогда я не прощу себе, что поверил в искренность некоторых людей, послушался их и послал телеграммы главнокомандующим по вопросу об отречении царя от престола».

Но в данном случае речь идет не о раздвоении личности начштаба Ставки, а о попытке обелить себя. Н. В. Рузский глубоко сожалел, что «в своей длительной беседе с государем вечером 1 марта поколебал устои трона, желая их укрепить…» и якобы до конца дней не мог без волнения говорить о трагических днях 1 и 2 марта. А. В. Колчак — из всех командующих фронтами и флотами, кому Алексеев 2 марта разослал телеграммы, запросив мнения об отречении Николая II — он единственный не поддержал ультиматума царю. Затем, в разгар революционных событий на Черноморском флоте он в знак протеста против изъятия оружия у офицеров и постановления собрания делегатов армии, флота и рабочих об их аресте добровольно сдал должность. Л. Г. Корнилов стал «первым революционным генералом», 7 марта 1917 г. арестовав императрицу Александру Федоровну. Хотя даже «ближние» мечтали придушить ее как «немецкое отродье», что уже говорило о многом. Корнилов оправдывался: «Я никогда не был против монархии, так как Россия слишком велика, чтобы быть республикой. Кроме того, я — казак. Казак настоящий не может не быть монархистом».

Николай II, генерал Н. Н. Янушкевич и генерал Н. В. Рузский

Высочайший Манифест об отречении Николая II

П. Милюков позже вспоминал: «Никто из руководителей Думы не думал отрицать большой доли ее участия в подготовке переворота. Вывод отсюда был тем более ясен, что… кружок руководителей уже заранее обсудил меры, которые должны были быть приняты на случай переворот, намечен был даже и состав будущего правительства…» Основная часть военных также добровольно или вынужденно его поддержала. Депутат-монархист Василий Шульгин вспоминал: «Родзянко долго не решался. Он все допытывался, что это будет — бунт или не бунт? “Я не желаю бунтоваться. Я не бунтовщик, никакой революции я не делал и не хочу делать. Если она сделалась, то именно потому, что нас не слушались… Против верховной власти я не пойду, не хочу идти, но, с другой стороны, ведь правительства нет. Как же быть? Отойти в сторону? Умыть руки? Оставить Россию без правительства? Ведь это Россия же, наконец!”»

В. Шульгин на вопрос М. Родзянко «Брать или не брать власть?» решительно ответил: «Берите, Михаил Владимирович, никакого в этом нет бунта. Берите, как верноподданный… Что же нам делать, если императорское правительство сбежало так, что с собаками их не сыщешь!» Другое дело, что почти сразу же между ключевыми игроками, как признал лидер кадетов П. Милюков, меж сторонами возникли острые противоречия, разрешить которые в мирном порядке было просто невозможно. В результате ненависти и предательства и «стал возможен… большевистский исход», но такое объяснение — лишь попытка «сделать хорошую мину при плохой игре».

2 марта к царю приехали председатель Военно-промышленного комитета А. И. Гучков и член Временного комитета Государственной думы В. В. Шульгин. У них была одна задача — подписать документ об отречении царя. Николай уже знал, что большая часть генералов настаивала на его отречении. В частности среди них были начальник штаба Верховного Главнокомандующего М. В. Алексеев и командующий армиями Северного и Северо-Западного фронта Н. В. Рузский. Рузский писал: «Сомневаюсь, чтоб мне удалось бы уговорить государя, если бы не телеграмма Алексеева». Поведение генералов иначе как прямой изменой не назовешь.

Николай почти не сопротивлялся заговорщикам: «Для себя и своих интересов я ничего не желаю, ни за что не держусь, но считаю себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред России, а завтра умоют руки, подав в отставку…»

Эти слова никого из заговорщиков не могли убедить. Те настояли на отречении царя, мотивируя действия требованиями народа. В конце концов под давлением военных, Шульгина и Гучкова, которые и набросали акт об отречении, Николай II 2 марта 1917 г. принял решение отречься от престола (за себя и цесаревича), передав власть брату Михаилу.

Подписав отречение, Николай на следующий день со странным спокойствием занес в дневник: «спал долго и спокойно». А. Блок в «Последних днях императорской власти» отмечал то, как поразился Гучков тому, с какой легкостью ими было получено отречение царя. «Сцена произвела на него тяжелое впечатление своей обыденностью, и ему пришло в голову, что он имеет дело с человеком ненормальным, с пониженной сознательностью и чувствительностью. Царь, по впечатлению Гучкова, был совершенно лишен трагического понимания события: при самом железном самообладании можно было не выдержать, но голос у царя как будто дрогнул только тогда, когда он говорил о разлуке с сыном».

Документ об отречении подписан 2 марта 1917 г. в 23 час. 40 мин. Царь уехал из Пскова в Могилев, оставив в дневнике запись: «Кругом измена, трусость и обман».

Вагон поезда, в котором было подписано отречение

В. Шульгин (слева) читает текст отречения царя

Приказ об аресте царицы во дворец привез не кто иной, как генерал Корнилов. Объявив Александре Федоровне об аресте, Корнилов, как писала «Русская Воля», распорядился приставить стражу к телефонам и телеграфу во дворце, чтоб изолировать бывшую царицу. Императрица (уже бывшая) сразу заплакала и забилась в истерике. Корнилов, по словам Бенкендорфа, заверил ее, что арест — мера сугубо охранительная и что царская семья после выздоровления детей будет отправлена в Мурманск.

В «Очерках Русской смуты» А. И. Деникин попытался ответить на вопрос, почему армия после отречения Николая II не предприняла попыток восстановить статус-кво. Лишь командующий Румынским фронтом, генерал В. Сахаров назвал заговор буржуа «гнуснейшим предложением», сказав: «Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся царя своего, задумал это злодейство, а разбойная кучка людей, именуемая Государственная дума, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей».