Страсть Сулеймана Великолепного - Павел Загребельный

Современники, привыкшие к жестокости и коварству властелинов, становились слишком легковерными, когда речь шла о преступлениях и убийствах. Не имея точных свидетельств, не надеясь на установление истины, иностранные послы, путешественники, летописцы, полемисты лихорадочно хватались за любые слухи, становились жертвами малозначительных и не очень достоверных пересудов. Так из неопределенности, таинственности, сплетен и поклепов, которыми очень плотно была окружена фигура Роксоланы во время ее жизни, уже для современников, в особенности же для потомков, эта женщина предстала не только всемогущей, мудрой и необычной в своей судьбе, но и преступной, этакой леди Макбет с Украины. Этому способствовали непроверенные, а порой и просто выдуманные донесения из Царьграда венецианских послов Наваджеро и Тревизано, письма австрийского посла Бусбега, сообщения французского посла в Венеции де Сельва, лишенная какого бы то ни было научного значения компиляция бургундца Николая Моффанского, изданная во Франкфурте-на-Майне в 1584 году, и иллюстрированный труд Буасарда «Жизнь и портреты турецких султанов» (Франкфурт-на-Майне, 1596).

Мы не удивляемся османским историкам Али-Челеби (XVI ст.), Печеви и Солак-заде (XVII ст.), которые свободно и пространно пересказывают непроверенные слухи о коварстве Роксоланы, потому что не в традициях мусульманских компиляторов было доискиваться истины тогда, когда речь шла о женщине, да еще и чужестранке. Известно же, что когда складывается какая-нибудь традиция, ломать ее уже никто не хочет. Уже в 1979 году в Стамбуле вышла книга Зейнеп Дурукан «Гарем дворца Топкапы», где автор снова рисует Роксолану-Хуррем как женщину коварную и жестокую, хотя, правда, и пытается объяснить эту жестокость стремлением спасти себя и своих детей.

Европейские писатели не отошли от этого устаревшего взгляда на Роксолану, и еще польский поэт Самуэль Твардовский (1595–1661) в своей поэме «Великое посольство» повторил все обвинения против Роксоланы, а ведь мог бы опровергнуть хотя бы некоторые из них, воспользовавшись своим пребыванием в Стамбуле.

О Роксолане написали романы немецкий писатель Йоханнес Тралов и финский — Мики Вальтари. У Тралова Роксолана почему-то стала дочерью крымского хана, которую захватили в плен запорожские казаки, а уже от них она попадает в гарем турецкого султана. Роман, собственно, сплошь строится на таких анахронизмах и странных выдумках и потому не заслуживает серьезного внимания.

Вальтари в своих исторических писаниях вообще увлекается ужасами, а еще больше пренебрежительным отношением даже к известным историческим источникам. Это он продемонстрировал, например, в своем историческом романе «Египтянин Синух», в котором от известного в науке папируса Синуха не осталось ни малейшего следа, зато царит неудержимая и неконтролируемая авторская фантазия. То же самое Вальтари сделал и с Роксоланой, изобразив ее уже и не просто леди Макбет с Украины, а настоящей ведьмой с Лысой горы.

Писания украинских авторов разных времен также не очень помогли мне установить истину. Там тоже господствует незадокументированная выдумка, правда, характера уже сплошь апологетического: Роксолана изображается чуть ли не святой, она борется за свободу родной земли, добивается у султана прекращения татарских набегов на Украину (на самом же деле их было свыше 30 за время ее господства), расширяет и укрепляет Запорожскую Сечь (на самом же деле Сечь возникает только после смерти Роксоланы) и т. д. Все это унижает и самое Роксолану, и ее неудачных восхвалителей.

Автор этого романа решил пойти по пути точнейшего соблюдения исторической истины, используя для этого только достоверные источники и документы и безжалостно отбрасывая все неопределенное. Невольно возникало искушение наполнить книгу как можно большим числом документов, но, зная, какими обременительными становятся документы во многих современных книгах, автор пытался удерживаться от этого искушения, лишь изредка включая в текст романа аутентичные письма Роксоланы (к Сулейману и к польскому королю Зигмунту-Августу), отрывки из некоторых ее стихотворений, образцы стилистики того периода из султанских фирманов, османских и армянских хронистов да еще, разумеется, образцы восточной поэзии.

Лишь изредка автор, не надеясь получить нужный документ, шел по пути логического воссоздания, но и тут стремился подкреплять свои построения фактами, которые окружали бы его и поддерживали так же, как каменные контрфорсы поддерживают здания готического собора. Это можно было бы проиллюстрировать на примере главы «Днепр». Об экспедиции дьяка Ржевского по Днепру известно из русских летописей, писали о ней все историки, начиная от Карамзина и Соловьева, но нигде не найдем объяснений возникновения этой необычной экспедиции и почти не знаем обстоятельных подробностей. Есть неопределенное упоминание о пленном, который «выбежал из Крыма» и сказал о возможном нападении крымчаков, хотя это не могло бы стать причиной для снаряжения столь крупного похода. Хронологически экспедиция Ржевского совпадает именно с теми смутными временами, когда в Турции вспыхнуло восстание Лжемустафы, когда борьба за султанский престол была в разгаре, когда Сулейман так изнурил свое государство, что вынужден был заключить мир с персидским шахом и отступить с пустыми руками после чуть ли не трехлетней войны. Наверное, охваченная отчаянием Роксолана именно в это время снова и снова посылала своего поверенного Гасан-агу (фигура невыдуманная, потому что она названа в письмах Роксоланы) к польскому королю, подговаривая того ударить по крымскому вассалу султана. Вполне вероятно, что, зная нерешительность Зигмунта-Августа, Роксолана могла велеть Гасану в случае неудачи у короля обратиться к молодому и воинственному московскому царю Ивану Васильевичу, который к тому времени уже завоевал Казанское царство и намеревался сделать то же самое с Астраханью. Из исторических источников известно, что римские папы, начиная уже с XV столетия, налаживают тесные дипломатические взаимоотношения с Москвой, пытаясь использовать могучих московских князей в своей незатихающей войне с османской Турцией. Флорентийский собор, брак Софии Палеолог с Иваном III — вот те шаги (пусть и неудачные), которые предпринимало папство в этом направлении еще в XV столетии.

В XVI столетии значение Московии как политической силы выросло невероятно. «Изумленная Европа, — писал Маркс, — в начале царствования Ивана едва замечавшая существование Московии, стиснутой между татарами и литовцами, была поражена внезапным появлением на ее восточных границах огромного государства». (Цитирую по изданию: Академия наук СССР. Институт всеобщей истории. Средние века. Сборник. Выпуск 34-й. М., «Наука», 1971, с. 206–207).

Папа Лев X пытался договориться с русским правительством о церковной унии и совместной борьбе с турками. Хотя ему это не удалось, папа Климент VII продолжает политику привлечения Москвы на свою сторону. Известно с тех времен большое письмо астронома и теолога Альберта Питтиуса, писавшего под псевдонимом Кампензе, — это фактически первая политическая брошюра о Московском государстве. Интерес к Московии был столь велик, что по заказу архиепископа Казенского итальянец Паоло Джовио делает описание Московской земли со слов Дмитрия Герасимова, посла Василия III к папе Клименту VII. Вся первая половина XVI столетия — это нарастание интереса католического мира к своему возможному союзнику в борьбе против нечестивых, о чем свидетельствуют довольно известные посольства в Москву Сигизмунда Герберштейна, а также его прославленные «Записки о Московских делах», точно так же как «Трактат о двух Сарматиях» Матвея Миховского (Краков, 1517, 1521).