Княгиня Ольга. Огненные птицы - Елизавета Дворецкая

Зазвучал рог, призывая киян обратно к стану. Все стихло, стрелы больше не летели. Весь снег на опушке был истоптан, здесь и там чернели тела.

– Раненых собираем, – донесся из гущи тяжело дышащих оружников спокойный голос Мистины. – Своих убитых – вот туда к шалашу, их – на опушку. Альв, всех посчитаешь и мне скажешь. Костры оживите, тухнут. Где Лют?

– Я здесь! – отозвался Лют и передал щит Искрецу, чтобы отнес к шатру.

Мистина оглянулся на него: цел? Лют кивнул ему, снял шлем и вытер лоб. Со шлемом в руке прошел по стану к тому месту, где лежал убитый им деревский боярин. Возле того уже стояли двое, примериваясь, как поднять. Тело, к тому же в доспехе из железных пластин, выглядело очень увесистым.

– Ну точно – он, – сказал позади Мистина. – Доспех с него снимите. Это же ты его, да?

– Я, – Лют с сомнением взглянул на брата. Ему вдруг стало неловко: он знал, что Мистина с особым чувством относится ко всем своим соратникам по греческому походу, создавшему его славу. – Ты… Все же он с тобой вместе греков бил… Я не подумал…

– И правильно сделал! – Мистина положил руку ему на плечо. – Стал бы думать – сам бы здесь лежал. А что до «вместе бил»… не мы это начали. Доспех его теперь твой. Если хочешь взять выкуп с родичей за тело – тоже твое.

– Нет охоты мертвецами торговать, – Лют сплюнул. – Пусть на опушку вынесут, кому надо – заберут.

– У нас скоро этого товару будет – таскать не перетаскать, – сказал Ратияр и перевел взгляд на Люта: – А чего у тебя рукав болтается?

Лют с удивлением глянул на свои руки: на правом плече свисал вырванный лоскут кольчуги, на колечках блестела свежая кровь.

– Жма, он ранен! – охнул Искрец. – Стрелой задело. Чего молчишь-то?

– Я не заметил… – Лют виновато взглянул на Мистину.

Он и правда только сейчас ощутил боль и холод. Рана была не глубокая – наконечник стрелы скользнул по рукаву брони, разорвал несколько колец, но мышцы разрезал не сильно.

– А я тебе что говорю! Сам не замечаешь, пока не опомнишься.

Лют повернулся – идти в шатер перевязаться – и взглянул на вершину горы.

– Троллева матерь! Ты гляди, как занялось!

Все в лесном стане обернулись. С удивлением Лют обнаружил, что уже рассвело – он ясно видел над собой голубое небо.

И в этой голубизне отчетливо выделись густой дым над вершиной скалы и пляска буйного пламени над крышами Искоростеня.

* * *

Натиск Величара на заречный стан захлебнулся. Русы отбились, древляне отступили снова в лес. Светало, но видеть, что происходит у русов за рекой, Володислав не мог: вокруг него клубился все более густой дым, вынуждая жмуриться. По щекам ползли слезы.

Дневной свет не принес облегчения людям, измученным тревогой бессонной ночи. Огонь одержал победу: в одном месте не поспели сбить, в другом, и вот уже разгорелось так, что не подступиться. Сбросить кучу пылающей соломы было некуда – внизу везде люди. Вот-вот Искоростеню на его каменной вершине грозило превратиться в одну огромную печь, где все его жители и защитники окажутся в кольце пламени.

Русы больше не стреляли: стало незачем. Треск и гул пламени мешались с людским криком.

Перед княжьей избой затрубил рог: Володислав созывал мужчин к себе.

– Бери оружие, братки! – кричал он, кашляя от дыма. – Ждать больше нечего, деваться некуда. Прорвемся из города, за ручей, откроем путь детям и женам, чтобы хоть не сгорели, а придется голову сложить – сложим во славу рода деревского и в память Дулебову! Я сам впереди вас пойду. Навалимся дружно, без страха – жен и детей спасем.

О страхе перед врагом никто уже не помнил: все заслонил ужас перед жадным, неумолимым пламенем. Без строя, лишь похватав топоры и копья, древляне устремились к воротам. Огонь подталкивал в спину, счет шел на горькие, дымные вдохи. У ворот толпились женщины и дети, все жители Искоростеня и беженцы. Иные волокли с собой коров и прочую уцелевшую скотину, не желая оставлять ее в добычу огню.

– Разойдись! Дай князю пройти!

Оттесняя толпу, ратники шли к воротам. Трубили рога, стучали бубны. Впереди несли боевого чура. Князя в полном боевом облачении окружили четверо телохранителей.

Прокладывая князю дорогу через толпу, Берест и Медведь оказались на самом острие прорыва. Берест понимал: наверное, сейчас он делает свои последние шаги по земле. Но вместо страха душу заливала шальная радость. Крада погребальная уже пылала за его спиной, варяжская секира была в руке. Гулкие удары бубна открывали душе ворота в Занебесье. Все, что когда-то было важно для него на земле, осталось так далеко позади, что забылось. Ни рода, ни дома, ни будущего больше не было у Береста, Коняева сына, Володиславова отрока. Только секира с огненными отблесками на узорном клинке и такой же блеск вражеского оружия впереди – в пятидесяти шагах вниз по увозу… в двадцати… в десяти…

* * *

В предградье затрубил рог: Святослав подавал знак «К бою!».

– Строиться! – везде кричали десятские, собирая своих людей.

Кияне бежали от костров, на ходу надевая шлемы. В эту ночь все, даже те, кому достались места в избах предградья, спали не раздеваясь, с оружием под рукой. Вынесли «малых воронов» вышгородских и витичевских сотен. Даже Эльга и Соколина сели на своих коней – они не собирались сражаться, но желали видеть битву. Последнюю битву, что сломит деревскую силу навсегда.

Над вершиной горы так густо клубился дым, что даже снизу смотреть было страшно. Видно было пламя над крышами, все предградье тоже полно было дыма и запаха гари. Ветер от вершины скалы был горячим.

– Здесь дышать нечем – там-то ей каково? – бормотала рядом с Эльгой Соколина.

Эльга молчала, не сводя глаз с вершины и ворот. Даже здесь слышен был непрерывный многоголосый крик изнутри. Княгиню трясло. Она помнила и тревожилась о Предславе, запертой в городе, но больше всего сейчас думала о муже.

Наверное, он видит это из небесных палат. Видит, как они отомстили за него – сын, жена, побратим, дружина и соратники. Многократно взыскали за пролитую кровь его и гридей. Надолго отбили охоту к мятежу у древлян, да и у всех, кто об этом услышит. Чем бы ни кончилась эта осада – сражение подле Искоростеня останется в людской памяти навсегда. И принесет бессмертие всем: князю киевскому, его семье. Его соратникам и его врагам. Даже если она погибнет сейчас, пронзенная шальной стрелой со стены, ее жизнь получит достойный конец, и предания станут поминать ее добрым словом. Как ту, что выполнила свой долг перед родом и державой до конца, не посрамила предков, не обездолила потомков.

– Отворяют! – истошно закричали среди оружников, окружавших двух всадниц. – Ворота!

Снизу было хорошо видно, как ворота медленно растворяются. Их словно выдавливало плотным напором толпы. Первыми – едва появилась щель между створками – выскочили три-четыре отрока с топорами и даже щитами, потом целый десяток. Потом появился боевой чур и закружился, как в водовороте, над потоком человеческих голов – в платках, в повоях, в шапках, простоволосых…