Собрание сочинений в десяти томах. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

мы чаще встречаем на картинах, чем в жизни. В ней отражались какая-то сила, смелость, независимость, разум и вместе вдохновение… Несмотря на бедный костюм, потому что он был одет в худой чепан серого цвета, брюки носил в сапогах и был без галстука, осанка и поднятая вверх голова обнаруживали в нем человека, не привыкшего подчиняться приказаниям и жившего в совершенной свободе. Белые руки и незагорелое лицо показывали, что он не имел нужды трудиться и вел жизнь независимую. Неглижируя наружностью, он резко похож был на пана, а уединенная жизнь в здешней пустыне, где не предстояло надобности приноравливаться к людям и нравиться посторонним, сообщила его жестам и выражению лица что-то дико свободное, так что в этом человеке живо отражалось каждое внутреннее движение.

Капуцин и Юлиан взглянули на новоприбывшего, и первый из них воскликнул:

— Вот, понемногу, и все мы сбираемся в кучу!

Юлиан фамильярно подал руку новому гостю, как хорошему знакомому, но гость, не сказав ни слова, проворно сел на узкую кровать ксендза Мирейко.

Алексей и незнакомец оглядывали друг друга… Капуцин, желая поправить рассеянность Юлиана, сказал им:

— Позвольте познакомить вас… пан Юстин Поддубинец… пан Алексей Дробицкий — друг нашего пана Юлиана.

Не привыкнув к вежливости, Юстин только протянул свою руку, крепко пожав поданную руку Алексея и устремив на него глаза, затем опять сел на кровать…

— А что, пане Юстин, кажется, вы испугали пани Гончаревскую? — спросил ксендз. — Несчастный день для нее сегодня… я взбесил ее шутками, а вы, по привычке ходить повеся нос, должно быть, изрядно толкнули ее.

— Как хорошо вы знаете людей и умеете по характеру угадывать, кто к чему способен!.. Именно мы в дверях ударились головами… и мне достался порядочный щелчок…

Капуцин ударил в ладоши.

— И, верно, пани Гончаревская порядком отделала вас?

— Да, нечего сказать. Если бы не ее воспитание, то, может быть, я получил бы даже оплеуху, — рассмеялся Поддубинец.

— Однако мы сидим здесь да толкуем, — прервал ксендз Мирейко, — а там, пожалуй, кофе совсем простынет. Пойдемте в барский дом… притом здесь тесно для такой компании… Не знаете ли, пане Юстин, где пан Хорунжич?

— Не знаю, он взял палку, соломенную шляпу, книгу под мышку и пошел себе в лес…

— Ну, так до сумерек не ждите его! — проговорил капуцин, махнув рукою. — Впрочем, кофе без него и он без кофе легко обойдутся…

С этими словами все вышли вон, и когда ксендз Мирейко запер на ключ свою квартиру, вероятно, заботясь о целости своего пояса и коклюшек, тихо направились к барскому дому.

Здесь не было еще ни малейшего движения, только из комнаты пани Гончаревской через отворенные двери слышались отчаянные восклицания:

— О, я несчастная, ни одной души! Ну, я наперед знала это! Ведь у нас всегда так бывает… когда нужно, все разбегутся! Уж не приведи Бог жить с такой прислугой… осрамят каждый благородный дом… посторонние люди подумают, что мы не умеем жить! Ни одного! И подать, и накрыть некому! Господи Боже! Что я терплю? Такая жизнь — истинное мучение!

Такое великое огорчение пани Гончаревской рассмешило капуцина, и он только пожал плечами. Между тем, все вошли в залу и сели вокруг стола, ожидая обещанного кофе. Все чувствовали необходимость развлечься пока разговором, но он, как на зло, не клеился.

Гости менялись с капуцином вопросами о разных предметах, а Юстин, развалившись на диване и опустив голову на руки, погрузился в глубокую задумчивость. Ксендз несколько раз прошелся мимо него, наконец пожав плечами, воскликнул:

— Позвольте разбудить вас…

Юстин рассмеялся, и если бы в это время не вошла пани Гончаревская, может быть, пустился бы в большие рассуждения с ксендзом. Но экономка в самую пору явилась на пороге с багдадским платком на шее, надетым, очевидно, для гостей, и в чепце меньшего размера и лучшей работы. За нею шел заспанный слуга, одетый совсем не по-барски: он нес в руках поднос, а под мышкой держал скатерть, и поспешность его ясно показывала, что ему досталось хорошее наставление.

Пройдя скорыми шагами через комнату, повеселевшая пани Гончаревская села близ гостей и, потирая руки, начала расспрашивать о Карлине и его обитателях.

— А кофе-то стынет, — заметил ксендз Мирейко, — и гости все еще голодны. Если Господь послал на стол такой милый напиток с хорошенькими сухарями, то, прошу вас, пани, не искушайте нашего терпения.

Пани Гончаревская принялась разливать кофе, все пододвинулись к столику, но в эту минуту со стороны сада послышались тихие шаги, направлявшиеся прямо в залу. Все оглянулись в ту сторону и увидели на пороге мужчину высокого роста, худощавого, в соломенной шляпе на голове, с суковатой палкой в руках и большой книгой под мышкой… Это был пан Атаназий Карлинский.

* * *

Представьте себе пуританина времен религиозных преобразований в Англии — сурового, с бледным лицом, с глазами, иногда погасшими, а иногда горевшими огнем аскетизма, и вообще с наружностью, на которой резко запечатлевается жизнь, проводимая в размышлениях и самоотвержении, жизнь духа, усиливающегося ослабить и покорить себе тело: именно таким был и Атаназий Карлинский. Важное величие его фигуры происходило из двух источников: оно порождалось набожностью и вместе с тем родословной гордостью, проглядывавшей даже сквозь власяницу кающегося грешника… Этот человек только одной слабостью оставался человеком: на развалинах страстей, на пепелище чувств его стояла одна гордость… Набожность все обратила у него в пепел, но гордости не могла поколебать, а тем более разрушить…

Его лицо — лицо преждевременно одряхлевшего старца, бесцветное, покрытое морщинами, суровое и задумчивое, носило на себе выражение мрачное, строгое, неумолимое, как у людей, привыкших углубляться в самих себя, даже приняло характер окаменелости… На нем ясно видно было, что ни одна земная горесть не возмущала спокойствия души, поднявшейся выше земной сферы, но и не позволяющей другой душе стать наравне с собою. Костюм пана Атаназия был самый простой, деревенский, только один железный крест, висевший на груди на черной ленте и окруженный терновым венцом — точь-в-точь такой, какой видели мы вместе с четками у Анны, бросался в глаза постороннему человеку.

Погруженный в задумчивость, хозяин вошел в комнату с таким выражением, как будто никого не застал здесь. Наконец пробудившись и увидя незнакомого Алексея и нежданного Юлиана, тихо снял с головы шляпу, открыл испещренную сединами голову, бросил палку и книгу на стол и довольно хладнокровно поздоровался со всеми.

При появлении его капуцин, находившийся в самом веселом расположении, в одно мгновение сделался серьезен, экономка выпрямилась как струна, а Юлиан проворно поцеловал