Бог не Желает - Стивен Эриксон

ходи, ведь уже ничего не сделать. Оставь Дамиска его судьбе.

- Я увижу его, - сказал Рент, - поговорю с ним.

- Рент...

- Он мой друг и я ... перекинусь с ним последними словами. Или Элейда Тароса страшит даже это?

- Напротив, - сказала Делас Фана, кривя губы, - он будет восторгаться, видя тебя свидетелем. Может, даже ожидает момента, предвкушая твою боль.

- Не понимаю. Почему чужая боль должна его радовать?

- Твой отец убил его отца, братьев. Разрушил его дом и завалил в постель мать. Старые раны, но они еще кровоточат. - Она пожала плечами. - Я мало знакома с Элейдом Таросом, но он кажется мне тем, кто готов до конца жизни высасывать кровь и гной из своих ран. Он скажет тебе, что это дает силу. Но глаза его мертвы, оживляясь лишь при виде чужих ран. Для Элейда Тароса боль - то, что нас связывает. Он обитает в холодном месте, Рент, и стремится обдать холодом весь мир.

- Не хочу оставаться здесь.

- Он тебя не выпустит. Как и меня. Сможем ли мы убежать? Может быть. Но говорят, лагерь будет оставлен сегодня. На севере слышали гром.

- Гром?

Она снова отвела глаза. - Знамение. Как сказала сестра, некая тайна вызвала наше... переселение. Теблоры идут за Элейдом Таросом, потому что должны. Как и саэмды, Яркий Узел и остальные народы севера.

- Будет война?

Она лишь кивнула.

- Что с Серебряным Озером, где живет мама?

- Надейся, - отозвалась она, - что им удастся сбежать. Не будет завоеваний и удержаний, Рент. Начав двигаться, армии воеводы не остановятся.

- Значит, Элейд Тарос убьет и мою мать. - Рент положил руку на рукоять ножа. - К чему мне блюсти законы Теблоров? Если нож и одержим демоном, он все же мой.

- Встанешь против целой армии?

- Они так жаждут битвы. Почему нет?

- Тогда умрут все - твои сестры, Жекки. Псы.

Он обернулся к ней. - Ты сковала меня, Делас Фана. Ты и остальные - все вы сковали меня.

- Семья, - ответила она ровным тоном. - Ты начал понимать. - Тут она хлопнула его по плечу. - Ну, идем.

- Куда?

- К Дамиску.

Это было не вполне правдой, но и не ложью. Сюниды ослабели после целенаправленных усилий уничтожить дичь в их владениях. Безоглядное истребление стало первым камнем лавины. Дальнейшее было неизбежным.

В юности Дамиск не задавался вопросами. Считал, будто принимать мир как он есть значит быть мудрецом. Он не из любителей идей, мечтаний и даже верований. Ничто человеческое не вдохновляло юного охотника с морщинами вокруг глаз - глаз, утомленных огромными расстояниями и просторами. Дикая природа подавляла его. Север делал человека мелким, но каждое его решение монументальным. Какой путь выбрать? Идти дальше или возвращаться? Стрелы срывались с его тетивы, снова и снова оканчивая чьи-то жизни. Животные лежали на земле, свет покидал глаза и крики затихали, неровные вздохи становились слабее, пока не наступала тишина, пока безмолвие не окутывало всё вокруг.

Деревьям и скалам было всё равно. Небо никогда не отводило взор. Облака не проливали слез горя. Однако нить жизни рвалась, и Дамиск вытаскивал нож и веревку, оценивая прочность сучьев. Вешал тушу вниз головой, выпуская кровь. Проводил рукой по шкуре, определяя ее ценность. Думал о полном желудке, всматривался в небо, замечая кондоров и воронов. Охота была уместна в Вольных землях, ибо Воля привечала волков и острозубых котов, медведей и росомах, сов и ястребов, змей в сухих листьях, зимородков над ручьями.

Нуждалась ли она в людях?

В те годы он верил, что уместен в Вольных землях. Люди были здесь равны волкам и медведям. Пока Воля оставалась дикой, вера его была нерушима. Но она оставалась дикой, лишь пока не прибыло много людей, пока не взлетели топоры, пока пожары не оборвали нить ее жизни.

Можно перебить всех стадных животных, оставив хищников голоду. Горы не обрушатся. Небо не утеряет цвет. Пусть реки станут пустыми и унылыми, они не прекратят течь в море.

Дамиск оказался одной из первых стрел, прицельно запущенных в Волю. Что было потом - не его забота. Люди прибывали, потому что люди прибывают. О чем тут думать и о чем спрашивать?

Таковы были годы его довольства, без намеков на тревоги, охватившие стареющее тело и душу. Потом пришло время увидеть больше троп и следов за спиной, нежели впереди. Взор его оставался острым, но привычка была сильна: он смотрел и ничего не чувствовал.

Небо и горя смеялись над его упрямством. Пустые глаза убитых зверей пялились, пока необходимость отворачиваться не стала бедствием. Самообман, игра глупцов. Удел тупоумных. Он видел слишком много мертвых глаз и слишком часто размышлял, куда же уходит жизнь.

Слабость мысли и неумение размышлять над собой делают слишком многих людей не вполне людьми, лишают драгоценных даров ради бега вперед, только вперед. Он познал годы помрачения, жил лишь ради сегодняшнего дня. Готов был считать себя дураком, ибо так было легче.

Боль в запястьях стала тупым биением. Он содрогался от кровопотери и, наверное, лихорадки. Тело простерто на плоской скале, затылок у голого камня, он смотрел ввысь, пока день наливался теплом. Слышал, как снимают лагерь, слышал, как ушли саэмды - всей массой, до рассвета. Глубокий ритм движения, шаги по камням, плач младенцев и крики детей. Но затем появился новый звук, очень издалека, откуда-то с севера. Гром. Треск в воздухе, словно били молнии, и барабаны, от которых дрожали скалы.

Но в окружении звуков он думал о безмолвии. Это когда треск рогов в ветках и сучьях прекращается, когда зверь показывается, лежа на боку, тяжко дыша и теряя кровь. Безмолвие за светом, светом, что улетел за миг, оставив пустые тусклые глаза.

Он помнил последние охоты, как вставал над тушей, готовый выполнять привычную работу: сдирать шкуру, потрошить и разрубать - и застывал, оглушенный безмолвием, ревевшим в ушах как поток крови. Он осознавал, что стал носителем тишины, стал оружием против Воли, что за ним остается недвижная пустота.

Сюнидов было немного - сравнительно с просторами, которые они считали своими. Они осели на земле, охотились лишь на стада, мигрирующие с севера. Они держали коз, лошадей и странных косматых коров, и свиней. Охота перестала быть необходимостью.

Дамиск участвовал в истреблении стад южнее, не в стране сюнидов. Животные не возвращались в горные леса по исходу лета, но