Твердыня тысячи копий - Энтони Ричес

– Может, ты и прав. Может, мне и в самом деле надо лучше обдумывать свои поступки. Но знаешь, я не буду сидеть сложа руки, если друг в беде. Да я бы в одиночку пошел выручать его женщину, хоть затянись у меня рана, хоть нет. И плевал я на последствия, катись они все к Гадесу.

Он впился глазами в насмешника, скупой улыбкой бросая тому вызов. Но умудренный годами Юлий лишь серьезно кивнул, вновь поднял свой кубок и, убедившись, что все взгляды прикованы к нему, громогласно заявил:

– Соратники! Тост! Я пью за человека, благодаря которому наш побратим не остался сегодня без невесты! За моего друга и собрата по оружию, за Дубна, чьи колокольцы дадут фору любому из всей манипулы!

Когда офицеры вновь уселись, Фелиция, увидев, что настал момент, когда военным надо дать волю отметить праздник на свой собственный экстравагантный лад, откланялась, ссылаясь на усталость, что было встречено хором сочувственно-понимающих возгласов. Марк взял ее под локоть и повел из залы, благодарно кивнув трибуну Скавру. Центурионы проводили свежеиспеченных супругов взглядом, многозначительно ухмыльнулись друг другу, и кубок поднял Ото, чья испещренная шрамами физиономия едва не лопалась от веселья.

– Чего скалитесь, олухи? На то она и брачная ночь! А потом, нашему Марку надобно набрать задатку, дамочка-то скоро и в седле держаться не сможет!

Дубн дал ему дружеского подзатыльника, пригнулся под ответным боковым в висок и поднял собственную чашу.

– Песня! Давай, Кастет! Давай, пьяное рыло! Начни, а мы подхватим!

Ото смерил его притворно-бешеным взглядом, откинул голову и взревел:

Сегодня выжил я в бою, а завтра вновь в походе!

И мне плевать, кого барать, хоть хряка в огороде!

Сотники как один подхватили последнюю строку запевки, вынудив своей дикой какофонией усмехнуться даже Скавра.

А все потому, что я тунгр!

Оставив коллег голосить в свое удовольствие, шатающийся Юлий поднялся, чтобы плеснуть вина Дубну – но был неприятно поражен, когда тот вдруг прикрыл чашу ладонью. Вздернув бровь и наклонившись к уху молодого центуриона, бывалый солдат крикнул, перекрывая гвалт:

– Что, уже поплохело? Или ихней светлости из другого урожая подавай?

Дубн мотнул головой.

– Да нет, просто половины хватит, я так и так водой разбавляю. Мне ведь завтра топать на восток в компании полудюжины трусливых дорогостроителей. Ноют и ноют, возьми, дескать, с собой…

Юлий недоуменно вытаращил глаза, но Дубн уже отмахнулся.

– Да не бери в голову, просто я кое-что пообещал одному парню на Северном тракте.

Ото вновь запрокинул голову, ревя очередной куплет, пока соратники пили за его здоровье. А за стенами, на освещенной факелами улице, где стонущий над крышами ветер разносил звуки разудалой песни, Фелиция по пути к казарме Девятой центурии обернула к мужу лицо и, замедлив шаг, ласково улыбнулась:

– Возвращайся к ним, Марк. Я что-то устала сегодня, прямо с ног валюсь, а ты иди, повеселись еще с друзьями. Они приняли тебя в свою семью, так что надо быть рядом при всякой возможности.

Молодой центурион вернулся в трапезную, где его встретил хор скабрезных шуточек, крутившихся вокруг очевидного факта, что он не смог удовлетворить женщину. Удрученно усмехаясь, Марк принял чашу из рук Юлия.

– Раз уж ты решил вернуться, Два Клинка, спой нам!

Под настойчивые подталкивания в спину Марк вышел вперед, отхлебнул вина и во весь голос выдал одну из строчек, которую часто слышал от своей центурии на марше:

Я вернулся из похода, сладок звон из кошелька!

Эх, держись теперь, молодка, член торчит до потолка!

До Фелиции, стоявшей возле окна казармы, донесся звонкий голос мужа. Тихонько улыбнувшись, она положила ладонь на округлившийся живот и медленно пошла в семейную комнату.

– Все равно, жизнь или год, любовь моя, пусть каждая секунда будет для нас драгоценна…

Ветер с моря уже кусал лицо холодом, когда Клодия закончила прибираться в гостевом домике Берегового форта. Как всегда, нещадно ныли ноги после целого дня возни в поварской и беготни по всяческим поручениям. Она ступила на улицу, тускло освещенную факелами, и замерла при виде парочки недвусмысленно ухмыляющихся кавалеристов, которые только что вывалились из лавки, где торговали знаменитым во всем викусе элем. Испуг девушки лишь раззадорил пьяную солдатню. Один из них остался стоять, почти ничего не соображая, а вот второй, плотно сбитый начальник караула, чей похотливый взгляд Клодия уже давно ловила на себе, направился к ней развинченной походкой. Перегородив девушке путь, он выставил на нее палец и нагло оскалился.

– Что ты все корчишь из себя недотрогу? Он давно уже труп, нет его, поняла? Давай, допусти до себя, и вспомнишь давно позабытое. К тому же у меня все равно больше…

Вдруг, без малейшего предупреждения, из соседней тени появился какой-то пехотный центурион. Встав между девушкой и приставалой, он положил тяжелую ладонь тому на грудь. Вторая, спрятанная за спиной рука уже была сжата в кулак, о чем кавалерист и не догадывался.

– Ей твои пьяные знаки внимания неинтересны. Иди проспись сначала, может, потом чего выйдет.

Пьяница пошатнулся, но затем выпрямил спину и взялся напирать, тыча пальцем в незнакомого сотника.

– Да пошел ты! Всякая пешая тварь мне указывать будет! Да я вас всех сейчас…

Клодия недоуменно заозиралась и обнаружила, что невесть откуда взялись еще полдюжины суровых легионеров, явно настроенных поддержать своего центуриона. А тот вдруг поклонился ей уважительно и заговорил, не обращая внимания на шатающегося конника:

– Прости, сейчас отправим его баиньки и можно будет заниматься своими делами.

Из лавки вышли еще два петрианских кавалериста, желая разузнать, отчего возник скандал. Увидев, что улица полна легионеров, они нерешительно замерли в дверях.

– Всем покажу, овцелюбы драные…

Пьяница махнул кулаком. Пехотный офицер увернулся наклоном корпуса назад, ступил ближе и впечатал ладонь в грудь кавалеристу, отчего тот отлетел на полдюжины шагов.

– Еще раз на меня полезешь, уложу надолго.

Расставив руки, конник ринулся вперед, чтобы сбить противника с ног, сграбастав в охапку, однако центурион даже уклоняться не стал, а, напротив, резко сократил дистанцию. Его первый удар – прямым в голову – пришелся в нос, и под мягкий хруст размозженных хрящей петрианец замер, словно истукан. Вторым и последним движением был неспешный, но тяжелый хук правой, уложивший пьянчужку в уличную грязь. Оглянувшись на скромную аудиторию, сотник выразительно развел руки, но на приглашение никто не откликнулся: собутыльник кавалериста просто таращился на всю эту сцену, а еще двое петрианцев гневно хмурились с безопасного расстояния.