Сто лет - Хербьерг Вассму

Она услыхала свое "да", и тут же все разбилось. Это слово "фру". Ее охватил детский гнев, необъяснимая злость на этого человека, не пожелавшего сохранить ее мечту. Пусть мгновенную. Она глотнула воздуху и опомнилась.

— Разрешите представиться? Вениамин Грёнэльв из Рейнснеса.

— По-моему, мы с вами раньше не встречались? — как можно равнодушнее спросила она.

— Нет, и это не странно, я много лет жил в Копенгагене. Но я слышал о вашей семье и о Хавннесе. Теперь я буду работать вместо старого доктора в Страндстедете, — объяснил он.

— Вы живете в Страндстедете? — спросила она.

— Нет, в Рейнснесе. Во всяком случае, пока.

Он посмотрел на их все еще сомкнутые руки. И разжал свою, но она, словно из упрямства, снова ее схватила.

Сначала он удивленно заморгал длинными ресницами, потом посмотрел на Сару Сусанне и ответил на ее пожатие. Совершенно серьезно. Его большой палец задержался на ее ладони, после того как он уже разжал руку. Лицо осветила вежливая улыбка. Словно он только что увидел фру Сару Сусанне из Хавннеса.

Один зуб у него был кривой, хотя и белый. Лицо гладко выбрито. Сара Сусанне подумала, что, наверное, именно поэтому она и обратила на него внимание среди всех этих усатых лиц, и учтиво улыбнулась в ответ. Поняв, что он привык к тому, что на него обращают внимание. Он был уверен в себе. Был из тех, которые не думают о том, какое они производят впечатление.

В семь вечера термометр за окном показывал больше двадцати градусов. И солнце стояло еще достаточно высоко. Сара Сусанне разглядела за спиной Вениамина Грёнэльва украшенный листьями портал. И в доме и в саду было много народу. Люди то просто стояли, то подходили друг к другу. Болтали о серьезных вещах и о пустяках. Взвизгивали высокие голоса, ворчали низкие. Гудели, словно ничего не случилось. Так оно, собственно, и было.

Из сада в дом вошли два господина. Один из них — телеграфист. Он низко поклонился Саре Сусанне. Другого она не знала. Он был в шляпе, лицо у него вспотело, и за разговором он все время подкручивал топорщившиеся усы.

— Я говорил, между прочим, когда старый пароход уводили на буксире, что мы еще увидим его на плаву. И оказался прав. "Трумсё" ходит как часы, восьмидневный рейс летом и двухнедельный — зимой. Единственное, что нарушает этот порядок, — регулярный рейс на Север один раз в месяц для охлаждения и осмотра котла. Скажу вам...

Когда они проходили мимо, Вениамин рукой, как щитом, прикрыл ее спину.

Появилась горничная с подносом, на котором стояли полные бокалы. Вениамин схватил два бокала, словно спасательный круг в открытом море, и протянул один Саре Сусанне.

— За ваше здоровье, Сара Сусанне Крог! — опять очень серьезно сказал он.

— И за ваше, Вениамин Грёнэльв! Наверное, вам у нас все кажется маленьким после такого большого города, как Копенгаген?

— Не скажите! Здесь прекрасно! А Копенгаген... я жил там, только пока учился, чтобы стать доктором.

— Тогда добро пожаловать к нам! — сказала она, удивляясь собственной легкости.

Даже находясь в другой комнате, она видела его перед собой. Несколько раз слышала долетавший до нее его голос. Несмотря на окружающие ее фигуры и лица. Знала, что достаточно обернуться — и она увидит его. Но почти не оборачивалась. Не видя его, она лучше чувствовала его близость.

Когда они с Юханнесом стояли возле пузатого буфета, Вениамин Грёнэльв вдруг появился перед ними.

— Хотел познакомиться с вами, Юханнес Крог. С вашей женой я уже познакомился, — улыбнулся он. — Мой отец, Андерс из Рейснеса, много рассказывал мне о Крогах с Офферсёя. Он говорил, что вы так умело ведете торговлю, что конкурировать с вами в Бергене безнадежно.

Юханнес поклонился, не говоря ни слова. Но улыбнулся своей белоснежной улыбкой. Говорить при этом было уже не обязательно.

Может быть, во всем были виноваты слова торговля и Берген. Потому что после того, как Вениамин Грёнэльв рассыпался в похвалах телеграфной станции в Корбё, благодаря которой теперь можно было и вызвать доктора, и узнать о том, где находятся косяки сельди, Юханнес вынул из кармана жилетки свой блокнот. Написал, что он совершенно согласен с доктором. И прибавил несколько лестных слов о Корбё.

Он писал короткими фразами, чтобы одно не слилось с другим. Писать было удобно еще и потому, что возражать написанному было сложнее. На это требовалось время. И было трудоемко. Пока карандаш выражал свою безусловную волю, время для возражения было как будто уже потеряно. Необъяснимым образом написанные слова оказывались более истинными, чем слетевшие с губ, подобно рвоте.

Но Грёнэльв и не собирался возражать Юханнесу. Напротив.

От Сары Сусанне не укрылось изумление доктора. Выражение, которое незаметно расширило его зрачки. Точно тень от дождя. И тут же она оказалась свидетелем, как эти два человека нашли правильный тон в разговоре друг с другом. Словно молодой доктор всю жизнь беседовал с людьми, которые пишут в блокноте, не произнося ни звука.

Глядя на них, она с удивлением подумала, что, если бы люди по глупости не требовали, чтобы все были такими же, как они, недостаток Юханнеса вообще не считался бы недостатком. Во всяком случае, теми, кто умеет читать.

Ей было даже приятно смотреть, как бережно большая рука Юханнеса держит маленький блокнот. Блокнот словно отдыхал на его мозолистой ладони, охраняемый чуть согнутыми пальцами. Карандаш — в другой руке — писал точно и быстро. Когда все было написано, Юханнес опускал руку с карандашом и протягивал собеседнику блокнот.

Доктор Грёнэльв тоже был немногословен. Его слова были точны, он произносил их с равными промежутками и, закончив фразу, закрывал рот. Так же, как привыкла говорить она сама.

Юханнес был намного выше Вениамина Грёнэльва и потому был вынужден смотреть сверху вниз на человека, который несколько лет учился в Копенгагене, чтобы стать доктором. Однако в нем не было ничего высокомерного. Он сердечно приглашал доктора заезжать в Хавннес, если тот окажется где-нибудь поблизости. Гарантировал ему все. Надежную гавань. Первоклассный пансион. Зимой — пуховые перины. Пунш, сигары. Все, кроме болезней.

После этого они с улыбкой пожали друг другу руки.

Когда они вечером на карбасе возвращались домой, Сара Сусанне решила сказать Юханнесу, сидевшему рядом с ней на корме, что она снова ждет ребенка. Если он мог писать в блокноте среди гостей, значит, сможет писать и сидя за рулем при хорошей погоде. Она знала, что ей придется утешать его из-за того, что он и на этот раз не сумел уберечь ее от беременности. Утешать, когда он, повертев головой, поинтересуется, когда, черт подери, это случилось? Потому что он будет умоляюще смотреть на нее и ждать, чтобы она сказала, что это было ее упущение или что это она склонила его к близости.

Но все это было не важно. Вечер в Страндстедете придал ей силы. Вино. Она еще видела хрустальный бокал, который он, Вениамин Грёнэльв, протянул ей. Слышала его голос, когда он время от времени бессознательно переходил на датский. И когда разговаривал с Юханнесом. Перед ней словно открылось окно, и она видела этих двух мужчин, которые непостижимым образом слились в одного человека.