Лион Измайлов - Лион Измайлов

время концерта Брайнин ждет Тенгиза, но Тенгиз так и не появляется.

Наконец мы не выдерживаем и говорим Брайни-ну, что это был розыгрыш. Он нам не верит.

Тогда Аркан спрашивает:

— А по какому телефону ты звонил Тенгизу?

Брайнин называет номер.

— Так это же твой номер.

Вот только здесь Борис поверил.

А еще Аркадий Михайлович помог мне, когда я вступал в Союз писателей. Нужны были три рекомендации. Одну мне дал А. Иванов, вторую Г. Горин, а третьей не было. Аркан сам мне дать ее не мог — у него был пик неприятностей из-за «Метрополя». С его рекомендацией меня бы точно не приняли. Тогда он позвонил Фазилю Искандеру и попросил рекомендацию для меня.

Фазиль, когда я приехал к нему, а я с ним был до этого не знаком, сказал:

— Я ваши рассказы в «Литературке» читал и рекомендацию с удовольствием дам.

А на десятилетии «Эха Москвы», где Аркадий Михайлович очень здорово выступил, он за кулисами встретил Хазанова. Тот возмущался, что публика его плохо принимает на эстрадных концертах.

— Да кто они такие, — говорил Хазанов, — чтобы решать, что хорошо, а что плохо?!

Потом он посмотрел на Арканова и сказал:

— Надо встречаться чаще. Ведь нас так мало осталось.

— Нас действительно мало, — угрюмо сказал Арканов, — а тебя много.

Я еще многое могу рассказать об Арканове.

Мы сейчас почти не видимся, но, несмотря на это, я к нему испытываю самые нежные чувства. Кажется, он сам пишет книгу воспоминаний и сам о себе там расскажет. Я же только вспомнил разные забавные случаи из его жизни. То, что я слышал от него или чему сам был свидетелем.

Аркадий Хайт

Даже не могу вспомнить, когда мы с ним познакомились. Кажется, у Феликса Камова или Левенбука.

Но помню, когда мы, Измайловы[2], принесли Феликсу свой спектакль «Цирк», они с Хайтом работали. Феликс предложил Хайту отмечать то, что из спектакля понравится. Спектакль состоял миниатюр из двенадцати. Они были положены на цирковые номера. Например, дрессировщик, который укрощает кнутом магнитофон. В начале номера из магнитофона несется западный рок, а в конце «Подмосковные вечера». Или «Коррида», когда тореадор показывает быку тряпку нашего ширпотреба и бык не желает нападать на нее, как тореадор ни уговаривает, а стоит тореадору повернуть мулету так, что видна надпись «Made in USA», тут же на нее кидаются не только бык, но и целая очередь с криком: «Дают!»

Мы вчетвером читали весь спектакль, а Феликс и Аркадий загибали пальцы. В результате обоим понравилось одинаковое количество миниатюр.

В то время они, Феликс, Хайт и Курляндский, уже писали «Ну, погоди!». Бестселлер советского времени. Они втроем получили только гонорар за сценарий и еще по 200 % потиражных. Допустим, гонорар в 70-е годы был 1200 рублей и еще 2400 на троих. По тем временам это хорошие деньги. Но если бы они написали такой фильм за границей, они были бы миллионерами. Восемь серий они написали втроем. Выпущены фильмы были огромными тиражами. А теперь представьте себе, сколько было выпущено разных маек, фуражек, игрушек с символикой «Ну, погоди!». И это все мимо них, как говорится, мимо денег.

Феликс мне рассказывал, что какой-то завод начал выпускать открывалки для бутылок в виде Волка и Зайца. И на доход от этих открывалок на юге был построен пансионат. Феликс сказал:

— Хоть бы пригласили на пару недель отдохнуть.

Куда там, грабительское государство. Обворовывало своих граждан нещадно и безнаказанно.

Хайт был года на два старше меня. Когда мы в 68-м году только начинали писать юмор, Хайт с Курляндским были уже известными писателями-сатириками. Их эстрадные номера исполняли лучшие артисты-разговорники.

В начале 70-х в «Клубе 12 стульев» печатались знаменитые рассказы «Слон», «Аксиома». Особенно мне нравился их рассказ про батюшку, который в электричке разговаривал с юношей. Тот утверждал:

— Бога нет.

Священник возражал:

— А откуда вы знаете!

— Из книг.

— А я знаю книгу, где написано, что бог есть.

— Это что за книга?

— Библия. И т. д.

Очень точно были уловлены полнейшая безграмотность нашего народа в вопросах религии и тупой бездумный атеизм. Концовку, правда, им пришлось сделать фальшивую, для печати.

— Так, значит, все-таки есть бог? — спрашивал парень.

— В том-то и дело, к сожалению, что нет, — отвечал батюшка.

Аркадий Хайт был уникально остроумным человеком. Он не был таким балагуром, держащим стол, как Борис Брунов. Нет, он всегда в компании сидел тихо, скромно, но мог так сказать, что сразу становилось ясно, кто здесь главный по юмору.

Брунов всегда в застолье под конец говорил тост по очереди про всех присутствующих на празднике гостей. Из трех реприз — две были хорошие. Однажды у Хайта был день рождения. Мы праздновали его в Доме журналистов. Были Кваша, Хазанов, не помню, кто еще, но человек 12 было В конце вечера Хайт повторил трюк Брунова. Он сказал тост про каждого, и все шутки были в десятку.

В 70-е годы уже начал тамадить по Москве Юлик Гусман. Его знали по КВН. Он тогда не был так остроумен, как теперь. Теперь просто фейерверк какой-то. А тогда у него был определенный набор шуток-поплавков, и он перебирался от одного поплавка к другому, по пути немного импровизируя.

Однажды он оказался в одной компании с Хайтом, кажется, у Кваши. Гусман шутил по поводу всех сидящих. У него вообще тогда была манера — выбрать за столом жертву и доставать ее под общий смех. Он шутил по поводу всех, но Хайта не трогал. Кваша все время подзуживал Юлика:

— А что же ты про Хайта не пошутишь?

Гусман сказал:

— А что тут шутить, он ведь без Курляндского ответить не сможет.

Особенно остроумно тут ответить было трудно, поэтому Хайт бросил «заманивающую» фразу:

— Юлик, ты уже начал свои еврейские штучки?

— Между прочим, я тат, — подставился Гусман, и тут же последовал выстрел:

— Тат — это тот же еврей, но только сильнее обрезанный.

Все покатились со смеху. Возможно, в пересказе эта шутка не покажется вам, дорогой читатель, сильно остроумной. Но там, за столом, сказанная моментально и по поводу человека, который только что над всеми шутил довольно издевательски, вызвала гомерический хохот.

Все знали, что Хайт уникально остроумный человек, и не нарывались. Уже в 90-м году на каком-то юбилее «Современника», когда в зал вошли Ширвиндт и Державин и прямо в зале стали задираться с публикой и остроумно отвечать, Ширвиндт, подойдя к Хайту, вдруг сразу осекся и задал вопрос кому-то другому