Фламандская доска - Артуро Перес-Реверте

— А какое отношение имеет все это к смерти Альваро? Какая тут связь?

— Все на свете имеет отношение ко всему на свете, все связано со всем. — Сесар поднял руку, прося немного терпения. — Кроме того, жизнь — это последовательность фактов, сцепленных друг с другом, иногда без всякого участия чьей бы то ни было воли… — Он посмотрел свой стакан на просвет, как будто в его содержимом плавало продолжение его рассуждений. — И тогда — я имею в виду тот день, когда я был у тебя, Хулия, — я решил выяснить все, что связано с этой картиной. И так же, как и тебе, первым делом мне пришла в голову мысль об Альваро… Я никогда не любил его: ни когда вы были вместе, ни потом. Но между первым периодом и вторым имелась одна существенная разница: я так и не простил это ничтожество за те страдания, которые он причинил тебе…

Хулия, достававшая другую сигарету, задержала движение руки на полпути, с удивлением глядя на Сесара.

— Это было мое дело, — сказала она. — Мое, а не твое.

— Ошибаешься. Это было мое дело. Альваро занял то место, которое никогда не было суждено занять мне. В определенном смысле, — антиквар чуть запнулся, затем улыбнулся с горечью, — он был моим соперником. Единственным мужчиной, которому удалось встать между нами.

— Между мной и Альваро все было кончено… Просто абсурдно связывать одно с другим.

— Не так уж абсурдно, но давай больше не будем об этом. Я ненавидел его, и все тут. Конечно, это не повод для того, чтобы убивать кого бы то ни было. Иначе, уверяю тебя, я не стал бы ждать столько времени… Наш с тобой мир — мир искусства и антикваров — очень тесен. Мне приходилось временами иметь профессиональные дела с Альваро: это было неизбежно. Разумеется, наши отношения нельзя было назвать особенно теплыми, но иногда деньги и заинтересованность сводят людей ближе, чем чувства, создавая весьма странные союзы. Вот тебе доказательство: ты сама, когда возникла проблема с этим ван Гюйсом, обратилась к нему… В общем, я поехал к Альваро и попросил дать мне всю возможную информацию о картине. Разумеется, он работал не из одной любви к искусству. Я предложил ему достаточно солидную сумму. Твой бывший — мир праху его — всегда был дорогим парнем. Весьма дорогим.

— Почему ты ничего не сказал мне об этом?

— По нескольким причинам. Во-первых, я не желал возобновления ваших отношений, даже в профессиональном плане. Никогда нельзя быть уверенным в том, что под пеплом не тлеет уголек… Но было и еще кое-что. Для меня эта картина была связана со слишком сокровенными чувствами. — Он сделал жест в сторону столика, на котором стояли шахматы. — С частью меня самого, от которой, как думалось, я отрекся навсегда. В этот уголок я никому, даже тебе, принцесса, не мог позволить войти. Это означало бы распахнуть дверь для вопросов, обсуждать которые с тобой мне никогда не хватило бы смелости. — Он взглянул на Муньоса, слушавшего молча, не вмешиваясь в разговор. — Думаю, наш друг сумел бы лучше меня просветить тебя на эту тему. Не правда ли? Шахматы как проекция своего «я», поражение как крах разгоревшегося, но так и не реализованного желания, ну и прочие очаровательные гадости в том же духе… Эти длинные, глубокие диагональные движения слонов, скользящих по доске… — Он провел кончиком языка по краю своего стакана и слегка вздрогнул. — Вот так. Старик Зигмунд мог бы многое рассказать тебе про это.

Он вздохнул, словно прощаясь с призраками, населявшими его мир. Потом медленно поднял стакан по направлению к Муньосу, опустился в кресло и развязно закинул ногу на ногу.

— Я не понимаю, — настойчиво проговорила девушка. — Какое отношение все это имеет к Альваро?

— Поначалу не имело почти никакого, — признал антиквар. — Я всего лишь хотел получить от него достаточно простую историческую информацию. И, как я уже сказал, собирался хорошо заплатить за нее. Но все осложнилось, когда и ты решила обратиться к нему… В принципе, в этом не было ничего страшного. Но Альваро, в порыве профессионального благоразумия, достойного всяческих похвал, ни словом не обмолвился тебе о моем интересе к фламандской доске, поскольку я потребовал держать все в строжайшей тайне…

— И ему не показалось странным, что ты занялся этой картиной за моей спиной?

— Нет, абсолютно. А если и да, то вслух он ничего об этом не говорил. Может быть, он подумал, что я хочу преподнести тебе сюрприз, сообщив неизвестные данные… А может — что я собираюсь обойти тебя. — Сесар несколько мгновений с серьезным видом размышлял над этим вариантом. — Вот сейчас, когда я хорошенько подумал… честное слово, за одно это стоило его убить.

— Он пытался предостеречь меня. Он сказал: что-то в последнее время ван Гюйс вошел в моду

— Подлец до конца, — безапелляционно заключил Сесар. — Этим ничего не значащим предупреждением он вроде бы выполнял свой джентльменский долг по отношению к тебе, но оставался чист и по отношению ко мне. Он всем делал хорошо, получал свои денежки, а кроме того, еще и оставлял двери открытыми на случай, если захотелось бы воскресить в памяти нежные сцены из прошлого… — Он поднял бровь, сопроводив это движение коротким смешком. — Но я ведь рассказывал тебе, что произошло между мной и Альваро. — Он заглянул в свой стакан. — Через два дня после моего визита к нему ты сказала, что на картине имеется скрытая надпись. Я постарался ничем не выдать себя, но на самом деле это сообщение подействовало на меня, как удар тока: оно подтверждало то, что уже подсказала мне интуиция. С фламандской доской действительно связана какая-то тайна… А еще я тут же понял, что это означает большие деньги, поскольку цена на ван Гюйса наверняка взлетит до небес, и, насколько помнится, так я тебе и сказал. Это, вместе с историей картины и ее персонажей, открывало перспективы, которые в тот момент показались мне чудесными: мы с тобой вместе займемся исследованием, углубимся в эту загадку, будем искать решение… Это было бы как в прежние времена, понимаешь? Поиски сокровища, но на сей раз сокровища реального, настоящего. Ты, Хулия, стала бы знаменитостью. Твое имя появилось бы в специализированных изданиях, в книгах по искусству. Я… Ради одного того, что я сейчас перечислил, уже стоило бы заняться этим делом. Но, кроме того, для меня погружение в эту игру означало… не знаю, как тебе объяснить, это сложно… означало некий вызов — личного порядка. В одном могу тебя уверить: амбиции здесь ни при чем. Ты веришь мне?

— Верю.

— Я рад. Потому что лишь при этом условии ты сможешь понять то, что случилось потом. — Сесар позвенел льдом в стакане, и этот звук как будто помог ему выстроить свои воспоминания в нужном порядке. — Когда ты ушла, я позвонил Альваро, и мы договорились, что я заеду к нему около полудня. Я поехал — без каких бы то ни было плохих намерений. Должен сознаться, что я весь дрожал, но это только от возбуждения. Альваро рассказал мне то, что ему удалось выяснить. Я с удовольствием убедился, что ему ничего не известно о существовании скрытой надписи, а уж сам, естественно, не стал вводить его в курс дела. Все шло прекрасно до тех пор, пока он не заговорил о тебе. И вот тут-то, принцесса, все резко изменилось…

— В каком смысле?