Резидентура. Я служил вместе с Путиным - Алексей Ростовцев

– Ага! – сказал я Погодину, входя к нему с этой вестью. – «Бэла» приезжает.

– Не спеши радоваться, – ответил мой шеф. – Не исключено, что визит ее обусловлен лишь желанием плюнуть тебе в морду.

– И все-таки я хотел бы встретиться с ней.

– Встретиться надо обязательно. Порой на свете случаются удивительные вещи.

Прибыв в Нефтегорск, Мадина сняла самый дорогой интуристовский люкс, и я мысленно обругал ее: в этом номере останавливались именитые иностранцы, и он был обставлен всеми видами оперативной техники. Она позвонила мне в день приезда, голос ее был тих и спокоен, будто и не прошло этих трех лет. Мы договорились, что я зайду к ней в семь вечера. В назначенное время я толкнул дверь в ее люкс и замер на пороге гостиной: передо мной стояла очень знакомая и совсем чужая юная женщина блистательной красоты. Она молчала, слегка откинувшись назад, опустив руки и затаив на губах загадочную манящую улыбку. В конце концов я сообразил, что надо обнять и поцеловать ее. Когда мы поцеловались, у меня даже дух захватило: уж чему-чему, а целоваться она в Америке научилась. Мадина кулачками оттолкнула меня, подошла к входной двери, заперла ее, вынула ключ и выбросила его в окно.

– Ну и что ты теперь станешь делать? Начальнику пожалуешься? Или жене?

Она держалась уверенно, раскованно, была иронична и чуть-чуть кокетлива. Светскость вошла в женщину-горянку и растворилась в ней, став ее второй натурой. Но и прежняя Мадина, легкая, трепетная и горячая, как огонек свечи, продолжала жить в ней. И я понял, что прежнюю Мадину она сохранила в себе для меня, а поняв это, решил остаться у нее. Я подошел к столику, сервированному на двоих, взял самую большую рюмку, наполнил ее коньяком и выпил залпом. Будь что будет! Пускай старые девы из оперативно-технического отдела, цокая языками от возмущения и зависти, пишут на магнитную ленту нашу с ней любовь. Пускай меня выгонят с работы в соответствии с нормами ханжеской нашей морали. Пускай!

Утром я встал пораньше, принял душ, оделся, поцеловал спящую Мадину и собрался уйти, но тут вспомнил, что уйти не могу, так как номер заперт.

– Ключ в столе, – сонным голосом сказала Мадина, которая, оказывается, все время подглядывала за мной. – Какой же ты ненаблюдательный! Я выбросила в окно ключ от шифоньера. И еще там лежат три тетради. Это мой дневник. Я писала его для тебя и прятала в тайнике, который соорудила сама. Там подслушанные мною беседы и высказывания представителей американской элиты. Их имена знает весь мир. Когда они собираются в узком кругу, то напиваются, как скоты, и сорят секретами, бахвалясь друг перед другом своей осведомленностью. Другой дневник я веду для мужа. Он регулярно просматривает его и остается предоволен моей глупостью. В Америке я создала себе имидж красивой дуры, поэтому меня там никто не остерегается, и все меня любят.

– Так вот почему так изменились твои письма!

– Ну да! Я подумала, что если ты читаешь их тут, то там их тоже кто-нибудь читает…

Войдя в кабинет Петра Ивановича, я понял, что ему уже все доложили. Лицо его было каменным.

– Вот бегунок, – сказал он. – Сдай документы, оружие, удостоверение, ну и что там еще, и через три часа чтоб духу твоего в управлении не было. Тетрадки «Бэлы» оставь мне.

Я взял бегунок, положил на стол дневник Мадины и пошел выполнять указание начальника. Придя домой, завалился спать. В семье знали, что после ночного дежурства мне положен суточный отдых. Однако через три часа я был поднят с постели Погодиным. Уже во дворе, где стояла его машина, он вернул мне служебное удостоверение, объяснив при этом, что меня решили не выгонять со службы, а объявить строгача за аморалку и вычеркнуть из наградных списков. Я незадолго до этого был представлен к медали «За боевые заслуги».

– Дневникам «Бэлы» нет цены, и мы завтра же отошлем их в Центр для анализа, – продолжал Петр Иванович, – но с ней ты больше работать не будешь. Ее надо передать на связь другому оперработнику.

– Кому же?

– Мне.

– Хорошо, – тут же согласился я, смеясь в душе.

Я знал, что Мадина ни с кем, кроме меня, работать не станет. Так оно и вышло. А вскоре из Москвы пришла шифровка, предписывающая передать «Бэлу» на связь в нашу Нью-йоркскую резидентуру. И тут снова вышла осечка.

– Я согласна работать в Штатах только с ним, – заявила Мадина, тыча пальчиком в мою сторону. – В противном случае катитесь ко всем чертям!

– Но он не знает английского языка. Человек, не владеющий английским, не может жить и работать в Америке.

– Пускай выучит. Я же выучила.

Меня на полгода отправили в Москву на интенсивные курсы английского языка. И вот сегодня, 27 декабря 1972 года, я с женой и дочерью лечу в Америку под крышу нашего генконсульства в Нью-Йорке. Лечу, чтобы работать с ценным источником «Бэлой».

Не исключено, что когда-нибудь мы с Мадиной сядем на электрический стул за шпионаж и умрем вместе, взявшись за руки. Впрочем, возможны и другие варианты. В разведке, как в русской рулетке, – надо только удачно раскрутить барабан.

4 октября 1995 года я с утра пораньше отправился на станцию метро «Полежаевская», где купил три розочки и, радуясь тому, что заплатил за этот хилый букетик всего пять тысяч, поднялся из подземного перехода на проспект маршала Жукова. Прошел метров сто пятьдесят до небольшого сквера по правой стороне проспекта и остановился. Вот он и памятник. Хороший памятник. Рихард идет навстречу ветру, засунув руки в карманы плаща. Лицо его сурово, сосредоточено. А за спиной шумит улица его имени, галдит ребятня в школьном дворе. Говорят, есть в той школе мемориальная комната, где хранятся его личные вещи, подаренные детям последней спутницей Рихарда, японкой Исии Ханако. А был еще теплоход «Рихард Зорге». Я сам некогда совершил на нем путешествие по Волге и Дону от Москвы до Ростова и обратно. Рихард был бы доволен, доживи он до ста лет. Родина его матери и его родина достойным образом почтила память своего сына, которого не слишком привечала при жизни. Так часто бывает. И не в одной России.

Ну а как же сегодня? Вспомнит ли о нем Россия в день его столетия? Или, может быть, я один во всей Москве пришел к нему со своими жалкими розочками?

Я приблизился к памятнику и ахнул. Пьедестал был буквально засыпан цветами. Тут лежали и скромные одинокие гвоздики, и целые букеты хризантем, стояли вазы, полные цветов.

Подошли совсем молодые офицеры во главе с молодым полковником. Наверное, это были слушатели какой-нибудь академии. Они тоже возложили цветы к цоколю памятника.

– Что, отец, служил вместе с ним? – спросил у меня полковник, и в голосе его мне почудилась насмешка.

– Нет, я не служил с ним. Когда его казнили, мне было всего десять лет. Но я был знаком с его сподвижниками.

Полковник оживился.

– Вы что же разведчик?

– Бывший.