Венец всевластия - Нина Соротокина

Иван сам пришел к Волошанке для беседы и молча положил перед ней оба письма, мол, объясни, какие ковы строят тайные люди за царской спиной. Елена изменилась в лице, дрогнула, как осина под ветром, и затрепетала всеми членами, но быстро взяла себя в руки и когда стала говорить, голос ее отнюдь не дрожал.

— Государь, я не знаю, как попали к тебе в руки эти бумаги, но касаются они только веры.

— А почему тайнопись? Кто расшифровывал?

— Сама, государь.

— Да как же ты посмела от меня таиться?

— Не от вас. Но во дворце всюду уши.

— И чьи же это уши для тебя могут быть опасны? Ты — никто! Ты — тень сына моего покойного. Пристали ли тебе подобные речи? Может, ты и заграничную переписку с кем вела?

— Боже избавь. Государь, смени гнев на милость! Лаодикийское послание — кладезь мудрости!

Она метнулась к ларцу, достала бумагу и протянула ее царю. Точно такую же, с клетками, показывала ему Софья.

— Ты же сам его читал! И слова эти тебе должны быть знакомы, — сказала Елена Стефановна негромко, а потом страстно, тоном заговорщицы, стала читать слова введения: — Душа самовластная, ограда ей — вера, — и пошла, и пошла, как по писаному: — Мудрость — сила, фарисейство — образ жизни, пророк — ему наука, наука преблаженная, ею приходим к страху Божию, страх Божий — начало добродетели. Им вооружается вера…

Иван хотел дальше распаляться и гневаться, но вдруг остыл. Он не помнил, видел ли раньше Лаодикийское послание, но память что-то подсказывала. Видеть, может, и не видел, а слушал ранее наверняка. И зачем теперь на бумагу ногами топать, если в ней истинная правда. «Чудотворный дар поддерживается мудростью…» — так написано в введении. Мудрые-то вы мудрые, а играете с тайнописью, как дети неразумные. От кого таитесь-то? Царь вздохнул и не для сыска, а для порядка, спросил:

— Кто письма тайные писал?

Елене бы ответствовать с поклоном, тем более, что царь сам знал имя — Курицын-мудрец трудился, кто же еще, покайся Волошанка, и разговор бы ушел в песок. Все Софьины труды пропали бы даром. Но Елена потупилась скромно, потом судорожно перекрестилась, словно Бога звала в свидетели, и выпалила:

— Я не вольна в ответе.

Ах, так… Ты не вольна, а царь Иван волен в каждом своем справедливом поступке. Он — глава рода человеческого, он — отец всему, а подданные его — отроки неразумные, которые не ведают, что творят. Поэтому он без зазрения совести приказал Волошанке и сыну ее затвориться в своих покоях и стражу у дверей поставил. Посиди и одумайся!

Стража у дома Волошанки стояла всего один день, а дальше было только негласное наблюдение и строгий приказ — на улицу не выходить, но двор сразу понял, что к чему, и нужный Александру человек, что тайно трудился в приказе, тут же отписал в Литву соответствующую депешу. В Вильно она пришлась как нельзя более кстати, и великий князь Литовский тут же сочинил интригу.

Русь шла по Литве, убивала, жгла, пленила, Александру позарез нужны были союзники, с которыми можно было противостоять этой жестокой рати, и было бы выгодно переманить господаря молдавского Стефана на свою сторону. К Стефану из Вильно полетела грамота: «Ты меня воюешь в одно время с недругом моим князем Московским, но он тебе теперь недруг же: дочь твою и внука посадил в темницу и великое княжение у внука твоего отнял и отдал сыну».

О переписке Александра и Стефана царю Ивану сообщила депеша от Менгли-Гирея. Александр хотел и крымского хана переманить на свою сторону, поэтому не скрыл от него новости о Елене Волошанке. Менгли-Гирей остался верен Москве, а потому передал депешу литовского князя слово в слово: и про темницу написал, и про то, что Дмитрий уже лишен наследственного трона.

Иван не ждал особых неприятностей от молдавского господаря, главными противниками Стефана были турки, ему сейчас не до русско-литовских дел. Но другие беды дышали в ухо. Литва опять объединилась с Ахматовыми сыновьями, и те сильно трепали русские войска. Кроме того, пришла весть, что Александр объединился в тевтонами. Рыцари представляли серьезную опасность для Пскова и всех северных границ. Действуй они успешнее, и произойдет перелом в войне, и Литва одержит верх.

Свой праведный, вулканной лавой булькающий гнев он обрушил на Елену Волошанку. Как смела жаловаться она Стефану на свою горькую долю и при этом не просто сгущать краски, а клеветать самым подлым образом. Напрасно Елена целовала пред иконами крест, уверяя, что ничего не писала отцу.

— А кто писал? — вопрошал Иван грозно.

— Не знаю, не ведаю… Я же из дома не выхожу уже месяц, каждый мой шаг на заметке, — несчастная женщина валялась у Ивана в ногах, цепляясь за подол царского платья.

Иван не хотел верить и, чтоб подкрепить свою правоту, вспомнил все грехи невестки.

— Софья, супруга моя верная, из-за твоих происков под стражей сидела!

— Не было происков, государь! Истинная правда, что царевича хотели отравить.

— Молчи! Хотели… — передразнил ее Иван. — Но ведь жив! А в словах твоих яд и злоба. Письма шифрованные писать! А за кого просили тебя заступаться: знаю я — за Патрикеевых да Ряполовских! Тебе они потворствовали, а для меня — они злодеи и подлые доносители! И подручного твоего знаю — дьяка Курицына. Пес неблагодарный! Пришло время и с ним посчитаться.

Далее царь стал пенять Елене, что вела она опасные игры, порицая веру христианскую. Этого Елена просто так не могла стерпеть.

— Государь, тебе ли не знать, что не было этого! — слезы вдруг просохли, униженно согбенная спина распрямилась, Елена встала с колен, почувствовав свою правоту.

— А не тебя ли еретик Иван Максимов в жидовство свел? — крикнул Иван и скривился брезгливо.

Елена не верила своим глазам, словно волшебство какое. Исчез вдруг разумный, сильный и глубоко почитаемый ею человек, а место его занял старый, больной, горбатый старик с плохими зубами и руками-клешнями. Она закрыла глаза.

— Тебе ли, отец, говорить это? Разве сам ты не внимал речам Максимова и Курицына, и покойного протопопа Алексея и прочих. Разве не находил ты их слова разумными и правильными?

— Молчи! Как смеешь? Ты — еретичка! Разве я когда-нибудь порицал иконы и Святую Троицу? А вы на юге все гуситским духом заражены. Все вы заедино. С сыном твоим ересь на трон русский не пройдет. Слышишь ты, молдаванка хитрая? Иди…

В дверях Елена обернулась. За столом сидел старый, больной человек, но злобы не было в его лице, одна усталость.

Уже через день Елена Волошанка была посажена в темницу. Такая же участь постигла наследника Дмитрия. Случилось это 12 апреля 1502 года. С этого дня Иван запретил именовать внука великим князем, а также запретил поминать Елену и сына в ектеньях и на литиях. Воистину имя Дмитрий несчастливое для царского дома. Бывшему наследнику не было еще восемнадцати лет. Если мать досадила государю, то его вины здесь не было. Дмитрий был виновен только в том, что сам царь в минуту горячности определил ему высокое место, венчая на царство с небывалой ранее пышностью. Но место это было Дмитрию не по размеру.