Ересь - С. Дж Пэррис

— Коббет! — прошептал я. — Это я, Бруно! Откройте ворота!

В ответ — молчание. Ухватившись за подоконник, я подтянулся и заглянул внутрь: старый привратник дремал в кресле, упершись подбородком в грудь и разинув рот; ниточка слюны тянулась с нижней губы.

— Коббет! — позвал я еще громче, но старик не шелохнулся.

Бормоча сквозь зубы проклятия, я отступил на шаг и оглядел стены колледжа: ни одно из окон не светилось. Что, если окликнуть Коббета громче? Торчать под стенами башни мне вовсе не улыбалось: именно здесь Дженкс и будет меня искать.

Из-за туч выглянула луна, и тут мне пришла в голову мысль — лишь бы догадка оказалась правильной! Самое дальнее окно в западной стене, прикинул я, — это окно комнаты Норриса, и, хотя оно казалось плотно закрытым, мне удалось просунуть пальцы здоровой руки под раму. Я убедился, что задвижка не заперта. Поглядел в оба конца темной улицы: никого. Тогда я подтянулся и боком втиснулся в узкий оконный проем, содрогнувшись от боли, когда зацепил обожженную руку.

Я влез в окно и рухнул на большой деревянный ларь. На миг замер, прислушиваясь, не донесется ли из спальни вздох или какое-то движение. Однако все было тихо. Я немного ободрился. Слабый свет, проникавший в окно, позволял разглядеть очертания мебели. Пол был засыпан каким-то мусором. Я несколько раз споткнулся, налетая на шкафы и столы, покуда не разглядел огниво на изящном резном инкрустированном столике. Высек искру, зажег огарок на рабочем столе и огляделся.

Эта комната выглядела в точности как спальня Роджера Мерсера в то утро, когда он был убит: одежда выброшена на пол, книги и бумаги раскиданы во все стороны, вынуты все ящики из роскошного письменного стола, их содержимое рассыпано. Я присел в кресло у давно остывшего камина — подушки этого кресла тоже были выпотрошены. Попытался заставить себя дышать ровно и собраться с мыслями.

Плечи болели, болела обожженная рука, ныл порез на шее, однако теперь, когда смертельная опасность отступила, ко мне вернулась способность живо соображать. Я понимал, что опасность не исчезла. Дженкс, учитывая, сколько мне теперь известно, просто не может оставить меня в покое. Надлежало как можно скорее передать все сведения Сидни. После разговора с Хамфри у меня возникла некая идея, пока еще не слишком отчетливая, но, похоже, объединяющая все убийства. Если она окажется правильной, то все встанет на свои места и найдутся необходимые доказательства.

Судя по словам Дженкса, мне следовало спешить, в противном случае еще до рассвета Аллен тоже будет мертв. Но прежде всего необходимо было известить Сидни, чтобы он хотя бы на этот раз знал, куда я отправляюсь и для чего. Я очень рассчитывал, что он разыщет меня, если я не вернусь. Впрочем, я понимал, что для меня это, скорее всего, уже не будет иметь никакого значения.

Не теряя времени я принялся разбирать завалы на столе Норриса в поисках пера, соображая тем временем, как наиболее кратко и связно изложить все свои подозрения в письме к Сидни, прежде чем снова отправиться в путь.

Однако я нигде не мог найти чернил. В первом из ящиков я наткнулся на отличную писчую бумагу и красный воск для печатей. Свеча тем временем почти догорела, и, поспешно озираясь в поисках новой, я случайно взглянул на сундук под окном; его массивный замок был открыт и, судя по всему, взломан. Схватив свой огарок, я поднял тяжелую крышку, однако не обнаружил сверху ничего, кроме льняных рубашек. Тем не менее я принялся перебирать одежду, пока не добрался до дна и не прощупал все четыре угла. Пусто. Я снова выругался: наверняка здесь было что-то важное, но пропало. Я поднес свечу ближе и принялся выбрасывать содержимое сундука на пол, а когда все выбросил, сунул свечу внутрь и убедился, что там больше ничего нет.

— Merda![36]— С этим восклицанием я готов был захлопнуть крышку, но тут заметил, что в днище сундука вырезан уголок — совсем крошечная дырочка, палец не просунешь. Я вытащил из-за пояса нож Хамфри Причарда, залез с головой в сундук и воткнул кончик ножа в щель. Доска подалась, послышался тихий щелчок, и днище приподнялось. В этом потайном отделении я нащупал связку бумаг, а затем наткнулся на что-то острое, уколол руку и поспешно ее отдернул — вдруг это какая-то ловушка. Потом полез снова, уже осторожнее, и вытащил то, обо что укололся. Когда в тусклом мерцании свечи я разглядел этот предмет, я невольно присвистнул: это был бич с короткой рукояткой и множеством ремешков. Каждый ремешок был длиной примерно полтора метра и перевязан узлами. В узлах крепились короткие проволочные крючки; они были в засохшей крови, и на них виднелись обрывки кожи. Я содрогнулся. Как будто пелена спала с моих глаз: все встало на место. Все подозрения, до того неопределенные и туманные, оформились.

Я снова залез в тайник и вытащил пачку бумаг, которую выпустил, уколовшись о крючок. Это были старые, зачитанные письма, грязные, перевязанные выцветшей ленточкой. На верхней странице остался кровавый отпечаток большого пальца.

Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться — послания зашифрованы, это какая-то смесь символов и цифр. Однако мне сразу стало ясно: это те самые бумаги, которые убийца искал в комнате Роджера Мерсера и Джеймса Ковердейла. В одной пачке с письмами находился старинный пергамент, скрепленный печатью. Печать была цела; разглядеть герб в тусклом свете свечи я не мог, но не колеблясь сломал сургуч, развернул свиток и поднес его к догорающей свече. Огня едва хватило, чтобы разобрать изысканно-витиеватый почерк. Но после первых же слов у меня перехватило дыхание и пересохло в горле. «Пий, епископ, раб рабов Божьих, обсудив вопрос о Regnans in excelsis…»[37]

Руки у меня затряслись, и я чуть было не выронил документ — самый опасный документ для англичанина. Я сразу узнал его: булла, изданная папой Пием V лет тринадцать тому назад, провозглашавшая королеву Елизавету Английскую еретичкой и отлучавшая ее от Католической церкви. Булла заканчивалась прямым приказом подданным королевы не признавать ее власть и не подчиняться ей. Иными словами, папа призывал к свержению королевы.

Некоторые горячие головы в католических семинариях Европы толковали эту буллу даже как санкцию на убийство королевы ради вящей славы Господней; переправить этот текст в Англию означало совершить измену, то есть преступление, которое влекло смерть на эшафоте.

Я медленно выдохнул — и замер: мне послышалось какое-то шарканье под окном. Снова в ловушке? Возможно, это тот, кто разгромил комнату в поисках документов, но не обнаружил потайного дна? Быть может, он следил за комнатой и заметил мой огонек? Я задержал дыхание, и вновь снаружи явственно послышалось какое-то движение, странные звуки, похожие на крик младенца. Я сел на пол, все еще дрожа, но уже смеясь над собственным страхом: это всего лишь пара лис подралась при лунном свете.

Но по крайней мере испуг помог мне опомниться. Времени терять было нельзя. Я завернул пачку писем в одну из рубашек, хранившихся в сундуке, там же отыскал дорожный плащ, которым прикрыл ноющие плечи (мой собственный плащ остался в «Колесе Катерины»), нашарил наконец среди всяческого мусора на столе Норриса перо и чернильницу и поспешно набросал записку Сидни.