Герцогиня - Джуд Деверо

Она отступила на шаг и покачала головой.

— Я уезжаю.

Гарри прислонился к двери.

— Вы не уедете, пока не прочтете их. Все!

Клер посмотрела на них. Красивое лицо Гарри было решительно и серьезно, глаза Леатрис, казалось, умоляли ее.

— Это бесполезно. Чтение писем ничего не изменит. Тревельян не собирается заявлять права на титул, поэтому мои родители не одобрят этот брак и я потеряю деньги деда. А я не собираюсь бросать сестру на произвол судьбы.

— Вы не уедете, — сказал Гарри.

Леатрис подошла к сундучку и открыла крышку. Внутри лежали аккуратно сложенные письма, сотни писем.

— Он начал писать мне, когда ему исполнилось всего девять лет и его отослали из дома в первый раз. Рассказать вам о том дне?

— Нет! — твердо ответила Клер: — Я не хочу ничего слушать!

Но Леатрис все же рассказала, и когда она закончила, Клер стала читать письма.

«Герцог Макаррен имеет честь пригласить мисс Клер Уиллоуби…» — было написано от руки на карточке.

Клер прочла и положила карточку обратно на серебряный поднос, который дворецкий держал в руках.

— Скажите Гарри, что я занята сборами, — сказала она и отвернулась.

Дворецкий не пошевелился.

— Ну что еще? — спросила Клер раздраженно. Ей не терпелось скорее уехать из Брэмли.

— Вас имеет честь пригласить настоящий герцог, — ответил дворецкий.

Клер понадобилось несколько секунд, чтобы понять, кого он имеет в виду.

— Тревельян?

Дворецкий кивнул.

Клер подошла к нему, взяла карточку, взглянула на нее еще раз и бросила обратно на поднос — Скажите герцогу, что мы уже все сказали друг другу. Передайте, что я очень занята и устала от семейства Монтгомери. Я больше не хочу видеть ни его, ни одного из его родственников!

— Быть может, миледи сама скажет все это Его светлости?

Клер хотела было сказать, что она не желает иметь ничего общего с Тревельяном, но вдруг подумала, что могла бы высказать ему кое-что.

— Где он?

— В голубой спальне. Это была комната отца герцога.

Клер кивнула и сделала знак, что последует за ним. «Выскажу ему все, что я о нем думаю, а потом уеду навсегда, — думала она. — Никогда больше не увижу никого из этой семьи, а особенно стану избегать капитана Бейкера. Не хочу даже слышать о нем!»

Дворецкий открыл дверь в большую спальню, которая, вероятно, была когда-то прекрасной комнатой, но сейчас ее совершенно запустили: шелк на стенах выцвел и порвался, темно-голубые шелковые покрывала на постели стали серыми. Тревельян стоял спиной к двери, глядя в окно. На этот раз он был одет, как подобало его положению: не было ни шелкового халата, ни замшевых сапог. В хорошо сшитом костюме, с аккуратно подстриженными волосами он казался бы привлекательным молодым джентльменом, если бы Клер не знала его так хорошо.

— Я пришла, — сказала она ему в спину. — Чего ты хочешь от меня?!

Тревельян обернулся, и девушка увидела, что он смертельно устал, как будто спал еще меньше, чем обычно. Прошла почти неделя со смерти Ниссы, но гнев и возмущение Клер не улеглись. Каждую минуту перед ее мысленным взором стояло улыбающееся лицо Ниссы. Она все еще слышала рыдания Отродья, когда та узнала о смерти Ниссы, видела дым погребального костра, на котором, как она была уверена, сожгли тело красавицы-дикарки.

Тревельян подошел ближе. Клер спокойно стояла, но когда он протянул руку, чтобы коснуться ее щеки, отвернулась в сторону. Рука его упала, и он вернулся к окну.

— Леатрис говорит, что рассказала тебе о нашей матери.

— Да, со мной поделились этой семейной тайной, — холодно и язвительно ответила Клер.

— И ты прочла мои письма к сестре…

— Да, я сделала и это…

— И что ты скажешь теперь?

Клер помолчала, прежде чем ответить. Она целые дни читала письма и поняла, что этот человек способен на истинные чувства. Она узнала, что он не раз смотрел в лицо смерти. Если бы она была биографом капитана Бейкера, эти письма помогли бы ей написать настоящую книгу. Но теперь она никогда не напишет его биографию.

— Я считаю твои письма очень интересными.

— Но ни письма, ни рассказ о матери не заставили тебя простить меня?..

— Нет. Я не могу забыть Ниссу, — голос Клер зазвучал тише. — И то, что ты так мало рассказал мне о себе — настоящем.

Тревельян посмотрел на нее и опять отвернулся.

— Когда я был маленьким, мой дед считал, что меня необходимо держать в строгости, приучать к порядку, то есть лишать любимых вещей. Если я говорил, что мне нравится такой хлеб, он следил, чтобы мне его никогда не подавали. Если я уверял, что терпеть не могу морковь, мне давали ее три раза в день. С тех пор мне трудно просить.

— Да, — со злостью сказала Клер. — Я услышала более чем достаточно о твоем детстве. И уверена — оно было ужасным. Я знаю, твоя мать ненавидела тебя, отец даже не знал, жив ли ты, а дед был жесток. У тебя есть все основания быть злым и мстительным. И твое глубокое чувство жалости к самому себе вполне можно оправдать.

Тревельян посмотрел на нее широко раскрытыми глазами. Она криво усмехнулась.

— Ты ждешь от меня сочувствия? Тебе недостаточно собственной жалости? Тебя жалеют брат и сестра, и, насколько я могу судить, почти все в этом доме. Бедный Джонни, бедный герцог, которого никто никогда не любил. Почему-то никому не приходит в голову, что, если бы ты по-другому вел себя и думал о людях, а не только о себе, тебе не пришлось бы столько страдать. Могу себе представить, какое удовольствие тебе доставляло говорить деду, что ты ненавидишь морковь. Ты научился лгать ему, говоря, что любишь то, что ненавидел?

Тревельян изумленно уставился на нее, улыбнулся, потом захохотал.

— Да, я действительно так и делал. Повар однажды испек миндальное печенье — пальчики оближешь… Я откусил и сразу выплюнул, сказав, что это самая отвратительная еда на свете… и я ни за что на свете не съем больше ни кусочка… Дед после этого велел давать мне их каждый день, и так продолжалось несколько месяцев, пока я не признался — с видимой неохотой, — что они начинают мне нравиться. Я и сегодня люблю отмечать удачу миндальным печеньем.

Клер даже не улыбнулась.

— Эта история должна была позабавить меня, не так ли? Мне кажется, что вы с дедом очень подходили друг другу. Думаю, он знал это. Конечно, в конце концов ты одержал верх: покинул его, когда пожелал, и стал делать, что хотел. Вообще ты всегда делал, что хотел, правда? Никто не мог тебе помешать или повлиять на тебя.

— Моя мать…

— Ха-ха! Не лги мне сейчас. Теперь я знаю о тебе слишком много. Думаю, если бы я провела больше времени с этой женщиной, то догадалась бы, что она твоя мать. У вас одинаковый характер. Вы оба — воплощение эгоизма. Она оправдывает свои поступки крахом личной жизни, а ты пользуешься…