Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре - Дорис Бахманн-Медик

в начале XXI века с учетом динамики культурного развития? Продуктивно ли и дальше уповать на ту «longue durée» (долгосрочность. – Примеч. пер.), в которой гуманитарные науки в качестве наук, легитимирующих собственную культуру, создали относительно стабильную культурную систему убеждения? Если эта система убеждения еще опиралась на принципы гуманизма, индивидуализма и т. д., на категории субъекта, автора, текста, нации и т. д., то все эти полюбившиеся научному сообществу ключевые представления начинают если не исчезать целиком, то конструктивно меняться. И процесс этот был запущен не «поворотами», а – самое позднее – постструктуралистски-деконструктивистской критикой.

На деле за «поворотными» страхами скрывается опасение утратить референтность, что еще в 1996 году в американском контексте констатировал Билл Ридингс на примере понятий «культура» и «совершенство», утративших свою содержательность.[1257]

К этому страху стоит отнестись серьезно. Ведь его питает не только «longue durée»[1258] гуманитарных исследований, но и намечающаяся общая тенденция: использование культурологических понятий выхолащивается, конструктивизм обособляется, а концепции становятся бессодержательными. Воду на мельницу этой критики в поле «поворотов» не в последнюю очередь льет прогрессирующее ослабление аналитических категорий до состояния всего лишь метафор.[1259]

Но, как известно, распознать – значит уже сделать первый шаг в сторону конструктивной перемены. После профилирования новых важных ракурсов исследования в «повороты» их теперь следует критичнее дифференцировать и углубить. В первую очередь требуется доказать их исследовательскую пригодность, их обратную переводимость в дисциплины.[1260] Но и их потенциал систематического связующего звена следует, как предлагает Хартмут Бёме, больше прежнего «сбалансировать» с их укорененностью в различных научных традициях. В этом смысле открытая к переводу «работа над переходами» пошла бы на пользу не только междисциплинарным, но и межкультурным связям.

Но разве не являются те или иные «повороты» сами «продуктами перевода»? Если углубить этот вопрос, то следовало бы смягчить утверждение, будто изображение «поворотов» в этой книге представляет собой «анализ американской научной среды».[1261] Безусловно, для того чтобы вести международную дискуссию, следовало бы больше внимания уделить ставшим неотъемлемой частью теоретической мысли ее немецким линиям, таким как исследования памяти или теории медиа. Но без cultural turns как «продуктов перевода» немецкоязычные науки о культуре даже не добрались бы до этого международного горизонта. Приходится платить свою цену: возникают асимметрии и гегемонии в спектре теорий за счет «локального знания» – что справедливо подвергается критике.[1262]

Впрочем, эта критика наводит на еще более продуктивную идею: научные традиции и теоретические формации живут за счет процессов перевода. «Перевод» может даже оказаться решающим звеном для наук о культуре «после» «поворотов». Он мог бы не только преодолеть гегемонистские теоретические констелляции, но и замедлить динамику «поворотов». Для этого стоило бы перенаправить очевидную редукцию культурных поворотов до элегантных сквозных тем, или даже лишенных конкретного местонахождения «путешествующих концептов»,[1263] в сторону «локализации теории». Для такого обоснования знания кажется необходимым труд региональных исследований (area studies).[1264] Однако не он один способен надежно «заземлить» обращение с «поворотами», чтобы обязательным стал их транскультурный перевод не только в плане региональной компетенции, но и в плане исторического углубления: «концептуальные слова… влекут за собой безмолвную историю».[1265]

В этом заключается решающий аргумент в пользу необходимой историзации и локализации «поворотов» и их концепций. Работа в зонах контакта и перевода между научными культурами, до сих пор недостаточно освещенная в совокупности своих взаимодействий, – лучшая для этих целей тестовая площадка. Так, первый выпуск электронного журнала Trivium на примере иконического поворота плодотворно обыгрывает различия между немецкоязычными науками о культуре и французскими science humaines: с помощью «regards croisés» (встречного взгляда. – Примеч. пер.) и взаимоперевода. Аналогичным образом важная хрестоматия по теории пространства пытается совлечь пространственный поворот с англо-американского фундамента и сопоставить его «с его собственными, во многом европейскими корнями».[1266] Это тоже является попыткой реконструировать «повороты» в их сложных условиях возникновения – что означает не сводить их к «культурно обусловленным ограничениям»,[1267] но конкретизировать их с точки зрения локализации, движения и трансформации как переводческие отношения. Такие процессы перевода проливают свет и на недавние дебаты по вопросу о том, существует ли в науках о культуре «гендерный поворот» (gender turn)?[1268] В данной же книге гендер не рассматривался в качестве культурологического поворота уже потому, что при переносе в немецкие науки о культуре гендер как аналитическая категория во многом утратил свою социальную нагрузку и тесную связь с американскими cultural studies. Словно «lost in translation» («потерянное при переводе». – Примеч. пер.), категория гендера в Германии скорее отторгалась, оттеснялась, сглаживалась и деполитизировалась.[1269]

Таким образом, утверждение, будто книга «Культурные повороты» однобоко импортирует американские подходы, демонстрирует свою ограниченность хотя бы поэтому. Ведь концепции и дискуссии культурных поворотов обусловлены прежде всего той дополнительной ценностью, которая рождается непосредственно из таких прямых и обратных переводов между культурами знания, включая научное. Аргументация моей книги при этом локализована предельно ясно: в поле немецких наук о культуре, больше задающихся вопросами оснований и ориентированных на историю, а не в поле американских cultural studies, гораздо менее заинтересованных в формировании «поворотов» и приближенных к современности. Затруднительным поэтому оказывается и вопрос, где же находятся «оригиналы» теорий. Еще сложнее ввиду «гибридной» конституции приходится американской теоретической среде: как здесь быть с ее наслоениями немецкой герменевтики и импортированными, воссозданными французскими теориями постструктурализма и деконструктивизма?[1270] Положение особенно усугубится, если вовлечь в дискуссию еще и французскую теоретическую мысль – чего книге, конечно же, недостает. В конце концов, во Франции говорят не столько о «поворотах», сколько о «прагматических эффектах» отдельных ключевых текстов или школ/направлений, сетей или поколений.[1271] «Повороты» здесь разбиваются о совсем иные дисциплинарные комбинации в рамках sciences humaines.[1272] Кроме того, они разбиваются о строгое разделение дисциплин – что опять-таки кажется парадоксальным, если задуматься об исходивших от французских теорий (от Фуко, Школы Анналов и др.) импульсах к междисциплинарности в США и Германии.[1273] Американские же cultural studies, напротив, определяются раздроблением дисциплин: на такие исследовательские области и субдисциплины, как квир-исследования (queer studies), постколониальные исследования (postcolonial studies), исследования инвалидности (disability studies), исследования «белости» (whiteness studies), исследования границ (border studies), исследования травмы (trauma studies) и т. д. Приумножение таких субдисциплин – в США проблема скорее академического позиционирования в контексте университетов. Во всяком случае, в образовательных программах там идет речь о «поворотах» в смысле теоретических синтезов, таких как марксизм, феминизм и постмодернизм, а также об их «поворотных пунктах».[1274]

Как раз такие разногласия и пересечения между научными культурами могут оказаться крайне продуктивными. В «промежуточных пространствах» могут