Дом у кладбища - Джозеф Шеридан Ле Фаню

— Ишь ты, Мэри Мэтчу-елл! Кто кого уел, это мы еще посмотрим. Не волнуйся, Салли, дорогая, я с ней рассчитаюсь. Ха! Говорю же — не хнычь, дитя. Что еще? Чарлз? Так это из-за Чарлза ты плачешь? Из-за Чарлза Наттера? Ну-ну, голубушка, что он — ребенок, не может сам о себе позаботиться? Ставлю крону, что он сейчас в Дублине с шерифом, собирается засадить ту клячу в Брайдуелл{133}. И почему ты, когда решила встретиться с Мэри Мэтчуелл, не послала за мной? Что проку от моей мамули? Она у меня размазня. Тебе, моя бедняжечка, нужен был человек боевой — вроде меня. Думаешь, я бы позволила этой мегере тебя напугать? Да я бы ее в два счета вышвырнула в окошко. Она сразу смекнула, что вас, бедных птенчиков, застращать проще простого. Жаль, что меня здесь не было. Я бы ее разложила поперек колена и… Нет?.. Ты говоришь нет? Ух! Бедный невинный ангелочек, ты меня еще не знаешь! И хватит распускать нюни. Вот что, Салли Наттер: собирайся к нам — посидеть тесной компанией, попить чаю, сыграть в карты и послушать новости. А теперь подними-ка голову и поцелуй меня, потому что ты — моя миленькая, любименькая старушка Салли.

И Магнолия крепко обняла ее, и потрясла за плечи, и поцеловала раз по пять в каждую щеку, потом весело рассмеялась, пожурила Салли Наттер и снова ее расцеловала.

Через час с небольшим от добросердечной Магнолии пришла короткая billet;[45]Магнолия, желавшая ободрить бедную маленькую Салли Наттер, клялась, что не примет никаких извинений, если та не явится пить чай и играть в карты. «А сейчас ты ахнешь, — говорилось далее в письме, — новость такая, что только держись». Тут бедная Салли почувствовала себя совсем плохо, но продолжала читать: «Доктор Стерк, который вчера ездил в город, такой важный, что, будьте-нате, в карете миссис Страффорд расплывался до ушей и был сама любезность, а сейчас сплошное месиво! Он только что вернулся — раскроенный по кусочкам, врастяжку и без понятия — вот и смотри. Подумай, что пережила бедная миссис Стерк, когда его увидела; тебе нужно бы радоваться, что Чарлз Наттер не в Мясницком лесу, ни дать ни взять колода, и явится не как Стерк, а на своих двоих. Он жив-здоров — в этом я нисколько не сомневаюсь — и призовет Мэри Мэтчуелл к суду, чтобы ее упекли в каталажку и палач ее публично выпорол». Это взволнованное послание породило в голове миссис Наттер неопределенные, но страшные образы — что-то вроде нездорового бессвязного сновидения; она поняла только одно: со Стерком произошло какое-то из ряда вон выходящее несчастье.

В девять вечера взмыленные лошади примчали к парадной двери Стерка карету с великим доктором Пеллом, и лакей забарабанил так громко, что поднял бы на ноги и мертвого; дело хозяйское, полагал он, если не любят шума, пусть обивают войлоком дверной молоток. В сопровождении горничной, которая из почтительного страха не решалась говорить в полный голос, доктор широкими шагами двинулся наверх, в комнату Стерка; он не вынимал рук из муфты и, как было принято у медиков в те дни, не задавал вопросов и не медлил перед дверьми, ибо время свое ценил на вес золота. Невозмутимо мрачный, он взлетел по лестнице прямиком к постели пациента, вызывая среди тех, кто оставался за его спиной, а равно и тех, кто ждал наверху, испуг и легкую суматоху.

Спустя мгновение горничная побежала вниз по улице к Тулу; он сидел дома приодетый, ожидая, что великий человек вызовет его на консультацию (это Тул любил). И, нахмурив брови и вскинув подбородок, Тул зашагал по тротуару в большой спешке, ибо знал, что временем, а также расположением духа оракула следует дорожить.

А в клубе прислужник Ларри поставил пинту подогретого кларета у локтя старого Артура Слоу и, торжественно кивнув, шепнул что-то ему на ухо.

— Хо!.. Клянусь Юпитером, джентльмены, прибыл доктор… доктор Пелл. Его карета стоит у дверей Стерков, говорит Ларри, и скоро мы узнаем, как у Стерка дела.

И майор О'Нейл, произнеся: «Хей! хо-хо!» — встал и направился к выходу, а за ним, с пивной кружкой в руке, старый Слоу. У дверей гостиницы майор остановился и принялся рассматривать освещенный факелом экипаж, который находился неподалеку, под ветвями старого деревенского вяза; время от времени майор затягивался — чтобы не потухла трубка — и обменивался словом-другим со своим спутником. Последний также не сводил своих выцветших голубых глазок с кареты, свободную руку держал в кармане панталон, то и дело подносил к губам горячее бодрящее питье и охотно соглашался со всеми предположениями, которые высказывал майор.

— Шесть очков! Проклятье! — вскричал Клафф (счастлив сообщить, что здоровье его от вчерашнего купанья не пострадало). — Снова всухую, ставлю полсотни.

— Тул, полагаю, заглянет и сообщит, как там бедняга Стерк, — проговорил Паддок, метая кости.

— Черт возьми, Паддок, не забывайте об игре… как пить дать, ему выпадет пятерка! Ну вот, проклятье, опять то же самое! Паршивые дела. В прошлый раз я прошляпил; вы защитили эту дурацкую шашку… и вот, клянусь Юпитером, это меня сгубило. Какая, к черту, игра, когда народ каждую минуту выходит поглазеть на докторскую карету и оставляет дверь открытой… я из-за этого продул… уже дважды продул всухую. Очень мило, конечно, но хотелось бы, чтобы те джентльмены, которые мешают играть, сами платили бы проигрыш.

Проигрыш был невелик — в общей сложности около пяти шиллингов, а, кроме того, маленькому Паддоку везло не так уж часто.

— Если хотите, капитан Клафф, я дам вам шанс отыграться, — сказал О'Флаэрти, который был достаточно трезв. — Ставлю гинею один к одному, что Стерк не протянет до завтрашних девяти утра, и два к одному, что он умрет до девяти вечера.

— Благодарю… нет, сэр… при нем два доктора, и голова пополам… Вы очень любезны, лейтенант, но я предпочел бы не такое безнадежное пари, — ответил Клафф.

Их легкомыслие не одобрил, судя по всему, Дейнджерфилд, который наблюдал за партией, грея спину у огня; он покачал головой и собирался уже изречь один из тех вежливых, но резких укоров, которые своей холодной, трудноуловимой иронией устрашали наиболее робких из числа завсегдатаев клубной комнаты. Однако Дейнджерфилд промолчал, только слегка передернул плечами. Минутой позже майор О'Нейл и Артур Слоу заметили, что Дейнджерфилд бесшумно занял позицию у них за спиной и вместе с ними принялся безмятежно наблюдать за экипажем и свитой дублинского доктора. Дейнджерфилд стоял в тени, и в серебряных очках, неподвижно выглядывавших из-за спин майора и мистера Слоу, мелко дрожали два огонька — от освещенного окошка спальни и от красного пламени факела, который держал лакей.

— Печальные дела, джентльмены. — Голос Дейнджерфилда звучал сурово и приглушенно. — Семеро детей и вдова. Но он жив еще: не знаю, как Тул, а уж дублинский доктор не будет тратить свое драгоценное время на покойника. Слов нет, как мне жаль беднягу и его жену… Что станется с нею и с беспомощными сиротами?

Слоу в знак согласия что-то скорбно пробурчал, майор ответил печальным взглядом и выпустил в ночной воздух тоненькую струйку дыма, и она, как призрак вздоха, поплыла к мерцающему окошку Стерка. Все трое замолкли. Казалось, им нечего больше сказать и в их представлении драма, героем которой был «славный Барни» (как называла его миссис Стерк), закончилась, а сцену скрыл темный занавес.