Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети - Евгений Морозов

Кроме соображений насчет водородных бомб и войны, Вайнберг не сказал ничего о том, как технические решения могут повлиять на внешнюю политику. Тем не менее можно заметить, как тенденция сводить внешнеполитические проблемы к техническим решениям повлияла на западное мышление об авторитаризме и той роли, которую интернет может сыграть в борьбе с ним. Одна из самых удивительных черт аргументации Вайнберга – уверенность в том, что доступность ясных технических решений способна помочь политикам распознавать задачи, с которыми они сталкиваются. “Социальные задачи в некотором смысле труднее определить уже потому, что их решения всегда неоднозначны, – писал Вайнберг. – Напротив, доступность четкого, безукоризненного технического решения нередко помогает сосредоточиться на задаче, решением которой станет новая технология”.

Иными словами, лишь потому, что у политиков есть “четкое, безукоризненное техническое решение”, помогающее пробить файерволы, они склонны поверить, что проблема в самом деле заключается в файерволах. На самом деле это зачастую не так. С интернетом то же самое: лишь потому, что это окончательное техническое решение может помочь мобилизации людей по определенным поводам, соблазнительно осмыслить проблему с точки зрения мобилизации как таковой. Это одна из тех ситуаций, когда уникальные черты технических решений заслоняют от политиков многочисленные скрытые аспекты проблемы. В итоге политики определяют и решают те задачи, которые можно решить легко и быстро, а не те, которые требуют их первоочередного внимания.

Призывы к решению сложных социальных проблем техническими средствами смахивают на увлечение техникой ради самой техники – доведенным до крайности технофетишизмом, – которому политики должны сопротивляться, иначе они рискуют дойти до того, что начнут прописывать излюбленное снадобье ото всех болезней, исходя только из нескольких общих симптомов и не утруждая себя постановкой диагноза. Безответственно прописывать лекарство от кашля больному раком. Столь же безответственно увеличивать дозу технологий при решении социальных и политических задач, по сути не технологических.

Растущее предложение технических и даже социальных решений предполагает, что проблему авторитаризма можно решить. Но почему бы не признать, что эта задача в принципе неразрешима? Это не означает, конечно, что диктаторы будут всегда. Вопрос скорее должен звучать так: будет ли когда-либо найдено, с точки зрения политического планирования, такое сочетание политических мер и инициатив, которое можно будет счесть “решением” и которое можно было бы после применять в совершенно различных условиях.

В 1972 году Хорст Риттель и Мелвин Уэббер, влиятельные теоретики дизайна из Калифорнийского университета в Беркли, опубликовали статью с непримечательным заглавием: “Дилеммы общей теории планирования”. Статья быстро стала каноническим текстом теории планирования. Там говорится, что с уходом индустриальной эпохи традиционный упор на эффективность (выполнение определенных задач при низком расходе ресурсов) сменился вниманием к результату на выходе. Это вовлекает планировщика в бесконечные поиски ответа на вопрос, какой результат будет желательным для общества. Но растущая сложность современного общества затрудняет подобные размышления. Когда планировщики начинают “видеть в общественных процессах звенья, связывающие открытые системы в обширные сети, так что выходные данные одной системы предстают вводными для других”, они перестают точно понимать, “где и когда им следует вмешаться, даже если они знают, какие цели преследуют”. В определенном смысле невероятная сложность современного мира привела к параличу планирования: решение прежних задач неминуемо создает новые. Безрадостная перспектива!

Вот что предложили Риттель и Уэббер. Вместо сокрытия растущей неэффективности временных технических и социальных мер планировщики (в том числе и политики) должны встретиться лицом к лицу с мрачной реальностью и усвоить, что тщательное планирование не поможет им решить задачи, над которыми они бьются. Чтобы адекватно оценивать шансы на успех, Риттель и Уэббер предложили делить задачи на “коварные” (wicked) и “послушные” (tame).

“Послушные” задачи можно точно сформулировать, и можно легко определить, решены они или нет. Решения могут оказаться дорогими, однако их чаще всего можно найти, если есть подходящая комбинация ресурсов. Конструирование экономичного автомобильного двигателя и шахматный этюд – мат в пять ходов, – вот типичные задачи этого рода.

“Коварные” задачи сложнее. Их трудно сформулировать. Более того, это невозможно сделать, пока не найдено решение. Трудно бывает даже определить, когда это произойдет, поскольку на них не распространяется правило остановки. Кроме того, в любой “коварной” задаче можно увидеть признак задачи уровнем выше. Следовательно, ее нужно решать на максимально высоком доступном уровне, поскольку “если… подступиться к задаче на слишком низком уровне, ее успешное решение может усугубить положение, так как решение высших задач окажется затруднено”.

Решение такой задачи не бывает правильным или неправильным, как в шахматах, – оно или хорошее, или плохое. А если так, то наилучшего решения “коварной” задачи быть не может, поскольку то, что хорошо для одних, плохо для других. Более того, невозможно быстро и надежно проверить эффективность таких решений: побочные эффекты могут проявиться спустя некоторое время. К тому же любое такое решение применяется лишь однократно. Поскольку нет возможности тренироваться и ошибаться, каждая попытка засчитывается. И, в отличие от проигранной шахматной партии, которая редко влияет на другие игры или игроков, неудачное решение “коварной” задачи влечет за собой долгосрочные, главным образом непредсказуемые последствия, проявляющиеся там, где их меньше всего ждут. Каждое решение, по мнению авторов статьи, “оставляет следы, которые нельзя уничтожить”.

Статья не только систематизирует проблемы планирования. В ней есть и моральный императив. Риттель и Уэббер считали, что задача планировщика состоит не в отказе от борьбы, но в том, чтобы распознать все сложности и понять, как отделить “коварные” задачи от “послушных”, не в последнюю очередь потому, что “для планировщика c моральной точки зрения неприемлемо рассматривать ‘коварную’ задачу так, как если бы она была ‘послушной’”. По мнению авторов, планировщик, в отличие от ученого, не вправе ошибаться: “В сфере планирования… цель заключается не в том, чтобы отыскать истину, а в том, чтобы улучшить в некоторых отношениях мир, в котором живут люди. Планировщики ответственны за последствия своих действий”. Это внушительный нравственный императив.

Даже если Риттель и Уэббер сочиняли статью, имея в виду узкоспециальную внутреннюю политику, все, кому небезразлично будущее распространения демократии и внешней политики в целом, правильно сделают, если последуют их совету. Современный авторитаризм – по сути своей “коварная”, а не “послушная” задача. Ее нельзя “решить” или “рассчитать” при помощи нескольких строчек гениального компьютерного кода или сногсшибательного приложения к айфону. Самая серьезная ошибка интернетоцентричных инициатив кроется в том, что они ошибочно трактуют “сверхковарные” задачи как “послушные” и, следовательно, позволяют политикам забыть, что выбор одного решения из нескольких сам по себе чреват политическими последствиями. Это ведь не шахматы. При этом трудно отрицать, что хотя “коварные” задачи не поддаются легким решениям, это не значит, что одни решения эффективнее (или хотя бы нанесут меньший вред), чем другие.