Близнец тряпичной куклы - Линн Флевеллинг

Он для меня велик — как и кольчуга.

Еще один предмет, который нужно сохранить на будущее. Слишком поздно…

Тобин слышал, что Фарин продолжает говорить, но голова его, казалось, была наполнена пухом одуванчика: так трудно было что-то понять…

— Что мы будем делать с пеплом?

Фарин крепче обнял мальчика.

— Когда ты будешь готов, мы отвезем его в Эро и похороним рядом с твоей матерью в царской усыпальнице. Они наконец снова будут вместе.

— В Эро?

Отец всегда обещал отвезти его в Эро…

Вместо этого придется ему самому отвезти в Эро отца.

Тобин почувствовал, что что-то жжет ему глаза, а грудь сжимает так, словно он бежал всю дорогу из города, но плакать он не мог. Ему казалось, что внутри у него все такое же иссохшее, как пыль под ногами.

Фарин снова вскочил на коня, и кто-то посадил Тобина позади него, мальчик все еще сжимал в руках отцовский меч.

Ки встретил их на полдороге к замку, запыхавшись и хромая. Он, похоже, уже обо всем догадался и тихо заплакал, увидев притороченные к пустому седлу доспехи. Подойдя к Тобину, Ки обеими руками сжал его ногу, а лбом прижался к колену. К нему подъехал Кони, протянул руку и помог мальчику сесть на коня позади себя.

Пока отряд поднимался на холм, Тобин чувствовал, как с каждым ударом копыт золотая княжеская печать тяжело ударяет его в грудь.

Нари и остальные встретили всадников у ворот и разразились причитаниями еще до того, как Фарин смог сказать о случившемся. Плакал даже Аркониэль.

Нари кинулась обнимать Тобина, как только мальчик слез с коня.

— Ах, мой бедный голубчик, — всхлипывала она, — что же нам теперь делать?

— Отправляться в Эро, — попытался сказать ей Тобин, но едва ли она его расслышала.

Доспехи князя и урну внесли в зал и положили перед святилищем. Фарин помог Тобину остричь гриву Гози и вместе с прядью собственных волос сжечь в память об отце.

Потом все солдаты пели перед святилищем печальные песни, которые все, кроме Тобина, хорошо знали, и Фарин не снимал руки с плеча мальчика, прося Астеллуса и Далну позаботиться о духе Риуса, а Иллиора и Сакора — защитить осиротевший дом.

Для Тобина все слова сливались воедино. Когда появился Брат и положил грязный засохший корень на полку перед святилищем, Тобин чувствовал себя слишком усталым, чтобы убрать его, а никто больше ничего не заметил.

Когда молитвы и песнопения закончились, Фарин снова опустился на колени перед Тобином и прижал его к себе.

— Я был с твоим отцом, когда он погиб, — тихо сказал воин, в глазах его снова появилось странное выражение. — Мы часто говорили о тебе. Он любил тебя больше всех на свете и очень печалился, что ему приходится тебя оставлять… — Фарин вытер глаза и прокашлялся. — Он поручил мне быть твоим защитником, и защитником тебе я буду, пока жив. Ты можешь всегда на меня рассчитывать.

Фарин обнажил меч, положил руку Тобина на потертую рукоять и накрыл руку мальчика своей.

— Клянусь Четверкой и моей честью всегда быть тебе верным и служить тебе до конца моих дней. Такую же клятву я давал твоему отцу. Ты понимаешь, Тобин?

Тобин кивнул.

— Благодарю тебя.

Фарин убрал меч в ножны и снова прижал мальчика к себе. Поднявшись наконец, он покачал головой:

— Клянусь Четверкой, хотел бы я, чтобы в той урне был мой пепел, а не его. Я что угодно отдал бы за это.

К тому времени, когда все обряды были завершены, стемнело. Час обеда давно миновал, но никто не разжигал огня, никто не готовил еды, все оставались в зале. Бдение, назвал это Фарин. Когда наступила ночь, он зажег единственную лампу в святилище. Остальной замок оставался в темноте.

Некоторые слуги отправились спать, но солдаты, опустившись на колени, остались вокруг святилища с обнаженными мечами в руках. Нари принесла для Тобина тюфяк и положила поблизости от святилища, но мальчик был не в силах лечь. Сначала он присоединился к гвардейцам, но их молчание заставляло его чувствовать себя чужаком среди них. Наконец он отошел в дальний конец зала и свернулся калачиком на полу.

Там его и нашел Ки. Он сел рядом с Тобином и прошептал:

— Ты ведь никогда ничего подобного не видел, правда? — Тобин покачал головой. — Но ведь какие-то обряды совершались, когда умерла твоя мать?

— Не знаю. — Мысли о том времени все еще вызывали у него чувство озноба. Ки, должно быть, заметил, как ежится Тобин, потому что сел поближе и обнял того за плечи — совсем как Фарин. Тобин прижался к другу и положил голову ему на плечо, благодарный за утешение и поддержку. — Я не помню. Я видел, как она лежала на льду реки, а потом ее просто не стало.

Тобин никогда не спрашивал, что сделали с телом его матери. Нари раз или два пыталась заговорить об этом, но Тобин ничего не хотел слышать. Он затыкал уши и прятался под одеялом, так что Нари через некоторое время уходила. Больше никто в замке этой темы не касался, а сам Тобин не спрашивал, Было достаточно плохо знать, что дух Ариани все еще бродит по комнате в башне; где находится ее тело, для Тобина значения не имело.

Теперь же, сидя рядом с Ки в темноте, он стал думать о том, что раньше сказал Фарин. Его мать была в Эро.

Какими бы смутными ни были его воспоминания о тех ужасных днях, Тобин знал, что к тому времени, когда ему разрешили встать с постели, царь покинул замок. Тело его матери увезли тоже.

Как маленький кристалл затравки, брошенный в одну из алхимических смесей Аркониэля, эта мысль привела к кристаллизации неопределенных воспоминаний в единое отчетливое убеждение: царь увез тело Ариани с собой. Затуманенный горем рассудок Тобина не мог переключиться на другие мысли, как невозможно не трогать языком больной зуб.

Нет, — донесся из темноты шепот Брата.

— Моя мама умерла, когда мне было шесть, — тихо сказал Ки, возвращая Тобина из прошлого.

— Как это случилось? — Несмотря на все разговоры о семье Ки, об этом раньше они никогда не говорили.

— Она порезала ногу серпом, и рана никак не заживала. — В голосе Ки снова послышался прежний деревенский акцент. — Ее нога почернела, челюсти свело, так что она не могла открыть рот, и она умерла. Земля глубоко промерзла, так что отец оставил ее, завернутую в одеяло, дожидаться весны в амбаре. Я иногда, когда чувствовал себя одиноким, пробирался туда и сидел с ней рядом. Иногда я даже откидывал одеяло, чтобы снова увидеть ее лицо. Мы похоронили ее весной, когда листья еще не распустились. К тому времени отец уже привел в дом Секору, и она уже была брюхата. Я помню, как глазел на ее живот, когда мы читали молитвы над маминой могилой. — Голос Ки оборвался.

— Ты получил новую мать, — пробормотал Тобин, неожиданно почувствовав себя невыразимо усталым. — А у меня теперь нет ни матери, ни отца.