Рыцарь на золотом коне - Диана Уинн Джонс

«Ясно, – подумала Полли. – Единственный способ победить – это проиграть. Придется мне проиграть».

Остальные трое коротко посовещались, в основном приглушенными возгласами и кивками, чтобы это не было истолковано как помощь Тому.

– Попробуем, – сказала Анна. – Больше ничего не придумать.

Эд поднял скрипку с травы – он бросил ее, когда схватил Полли, – приставил к подбородку и заиграл, но не обычную нежную мелодию, а резкий нисходящий пассаж. Ржание.

Выцветший, мерцающий силуэт Тома внизу склонил голову к плечу. Он что-то сказал. Полли догадалась – он спрашивает, что она об этом думает, но гулкая зыбь разбила голос на тысячи колокольчиков, и Полли услышала только: «Думай… май… маешь…»

Полли понимала, почему квартет так решил. Том обменял коня на машину, но, поскольку Том был человек Лаурели, наделенный даром Лаурели, конь по-прежнему принадлежал ему по праву. Этот конь был воплощением той дикой силы, которую Том скопил, стремясь вырваться из пут Лаурели. Вот они и решили призвать эту силу вновь, чтобы победить мистера Лероя, в тщетной надежде обратить злосчастный дар Лаурели против нее самой. Только Полли понимала, что он снова обернется против Тома.

– Не жди, я не стану тебе помогать! – отчаянно закричала она.

Это был единственный намек, на который она отважилась.

Но голос ее не проник за завесу зыби, как проникла скрипка Эда. Наверное, Том решил, что она согласилась. Он кивнул. Зыбь покатилась по нему еще быстрее, когда он наклонился вперед и примерился провести смычком по струнам виолончели. А виолончель взяла и всплыла, и он не смог до нее дотянуться.

Полли снова бросилась вниз по склону, прежде чем Том дотронулся до виолончели. Она не сомневалась, что на сей раз ее не успеют удержать. Полли промчалась мимо элегантных гостей, которые стояли и хлопали, словно зрители на состязании. Они смеялись и окликали ее. Она поравнялась с мистером Лероем. Тот опирался на трость и с саркастической гримасой смотрел на Тома через плечо. Увидев Полли, он разразился своим громким жутким смехом. Но смех разом оборвался, стоило ей пробежать мимо и нырнуть в зыбучие миазмы, – и тут мистер Лерой испугался.

Полли не сводила глаз с посеревшего, размытого силуэта Тома внизу. Теперь он был именно внизу, в искаженной перспективе зыби, глубоко-глубоко под ногами Полли. Серо-зеленая зыбь заволокла все вокруг, но Полли не чувствовала ее – и вообще ничего толком не чувствовала. Она готовилась скрепить сердце, стать каменной, как Айви, но оказалось, что она уже окаменела. Она опускалась ниже и ниже, и зыбь вымывала из нее все, что в ней было доброго. Дружба, любовь, душевное сродство, даже Нигде – все это блекло и выцветало. Осталась лишь окоченелая печаль. «Когда речь идет об отношениях двоих людей, правда – штука обоюдоострая, – подумала Полли. – Надо идти до конца».

Как будто из глубины воды, Полли различила вверху мистера Лероя, ей были видны размытые подметки его туфель. А Том плыл внизу, греб против течения – и все тянулся к виолончели. Оба зависли, не двигаясь ни вверх, ни вниз. И Полли окончательно поняла: надо идти до конца, надо проиграть.

Она уже почти доплыла до Тома, когда ему удалось провести смычком по струнам. Раздался громоподобный скрежет, и зыбучее эхо подхватило его и превратило в задыхающийся рык. Том сразу же камнем пошел вниз. «Ясно, – подумала Полли. – Не получилось, да и не могло получиться». Она забрала у Тома виолончель, от которой волнами расходилось эхо, и оттолкнула смычок, позволив ему уплыть прочь, – и Том оказался прямо перед ней. Он с трудом балансировал на самом краю впадины, раскинув руки и покачиваясь. Впадина распахнулась перед ним, словно дверь. За ней было ничто. Ни зыби, ничего – просто ничто. «Вот он, нигдешний тупик», – подумала Полли.

– Кажется, я зря это сделал, – сказал Том Полли. – Зря, да?

– Да, – обронила Полли.

На них надвигался конь. Сквозь затихающий гул виолончели Полли различила топот его копыт, перебивающий зыбучий ритм над головой. Она не знала, нужно ли говорить еще что-нибудь. Очень уж страшную цену пришлось бы заплатить за ошибку. Получалось, что неукротимая сила коня могла оказаться на стороне Тома, только если полностью лишить его этой силы. Забрать все, все до конца – и поскорее, ведь конь уже здесь. Полли выгнула шею туда, где был сад – и где его не могло быть, куда-то назад и наверх, – и увидела, как скачет по лужайке громадная, перекошенная золотая громада.

– А главное, – проговорила Полли, – зря ты эксплуатировал меня. Прикрылся мной, маленькой девочкой, ради спасения собственной шкуры!

Золотая громада сорвалась в зыбь у них над головами. Полли всем телом ощутила ужас, охвативший могучего зверя, когда течение засосало его вниз.

– Больше этому не бывать! – добавила она.

Том устремил на нее потрясенный взгляд. Она видела его глаза за стеклами очков – огромные, серые от ужаса и изумления, как в тот раз, когда он увидел коня на улице. Такого Том от нее не ожидал, он был совершенно в ней уверен. Еще бы. Но надо было идти до конца. Конь уже тонул, он пронзительно кричал, отбивался, бился с течением, и по впадине, за которой было ничто, пробегал перезвон эха, а массивная серая фигура мистера Лероя камнем летела к ним впереди коня.

– Теперь ты знаешь, каково мне жилось, – сказала Полли. – Побудешь на моем месте. И вообще у нас нет ничего общего, и я тоже молодая и подающая надежды!

Конь был уже здесь. Он вздыбился над ними громадной золотой башней из плоти и крови, он молотил по зыби стальными подковами и кричал, кричал, как человек. Полли видела огромный глаз – шар, запутавшийся в светлой конской шерсти, видела крупные квадратные зубы.

– Я больше никогда не захочу с тобой встречаться! – истошно закричала она Тому, перекрикивая ржание коня.

Мистер Лерой серым комом провалился мимо нее в ничто. Полли отвернулась – и тут конь обрушился на них.

…В твоих объятьях стану я

Нагим, как в час рожденья.

Тэмлейн

Потом нахлынула терзающая боль, жгучий холод, леденящий жар. Прошла целая вечность. Затем мир рывками сгустился в молочно-белесую мглу. А с ней пришла печаль – о, какая печаль… Полли обнаружила, что она, почему-то промокшая до нитки, сидит и дрожит от холода на краю большого бетонного корыта, вкопанного в землю. Трава кругом посерела от первого предзимнего инея и еще сильнее посерела от тусклого восходящего солнца. Было серо и горько – так же горько, как на душе у Полли. С одежды и волос у нее громко капало. Еще громче капало с одежды Тома. Полли видела его в белесых лучах солнца, которые становились все ярче, – он сидел на другом краю корыта, скорчившись и дрожа под облепившими тело лохмотьями, в которые превратился костюм, и безуспешно пытался протереть очки полой мокрого пиджака.